– Это правда, о чем судачат в школе? – спрашивает Софья, встречая меня на пороге дома.
– О чем ты? – не глядя на нее, уточняю я.
Мне в последнее время все чаще приходится смотреть в пол, чтобы не видеть осуждающих взглядов.
– О том, что ты показала всем какое-то фото Оливии.
– Какое фото?
Мысленно я радуюсь. Значит, оно не успело разлететься по всей школе.
Она читает ответ в моих глазах и отшатывается.
– О боже, это правда… – распахиваются глаза сестры.
– Она же не повесилась, не наглоталась таблеток, при чем здесь я? – Огрызаться – это все, на что у меня теперь хватает сил. – Что ты вылупилась, будто застала меня с окровавленным ножом? Я никого не убивала!
Ухожу в свою комнату и запираюсь.
Мне плевать, если она расскажет маме или прокричит об этом на весь мир. Мне хочется закрыться, хочу, чтобы меня не трогали. Я и сама знаю, что виновата! Почему всем надо об этом напоминать?!
Но от осуждающих взглядов никуда не деться: теперь и школьные подруги шарахаются от меня, словно от чумной. Отворачиваются, делают вид, что не слышат, садятся подальше.
Аппетита у меня нет, но я все же прихожу вместе со всеми на обед и застаю на своем месте в столовой бардак и гору мусора: кожуру от банана, фантики от шоколада, коробочки от сока. По скамейке толстым слоем размазано картофельное пюре. А вернувшись в класс, я нахожу свою сумку в мусорном ведре. Вынимаю, вешаю на плечо и убегаю.
Всю ночь прорыдав в подушку, я решаю быть сильной. Никакой бойкот меня не сломит. В конце-то концов, это вина Кая: именно он распространил снимок Оливии в классном чате. И, кстати, я все еще помню, что это была идея гадкой Эмилии.
Прихожу в школу, уверенная в том, что поставлю на место их всех.
Первые уроки проходят тихо, и мне почти удается поверить в то, что все позади, но, вернувшись с физкультуры, замечаю, что кто-то сорвал мою форму с крючка и истоптал. Мне приходится задержаться в туалете, чтобы отмыть пятна, пыль и следы кроссовок с сарафана. Именно тогда я и вижу надпись в одной из кабинок: «Романова – тварь!», а в следующей еще одну: «Романова – тупая шлюха».
Они написаны помадой, поэтому мне приходит в голову мысль о том, чтобы избавиться от них по-быстрому. Приходится отмотать больше туалетной бумаги и размазать буквы по стене. Совсем оттереть надписи не получается, но жирные красные пятна все же лучше моей фамилии рядом с ругательствами.
Когда я вхожу в класс, ребята тихо хихикают. Они сверлят меня взглядами, когда я иду между рядами, и это точно не предвещает ничего хорошего. Перед тем как сесть, натыкаюсь на взгляд Кая. «Ты все это заслужила», – говорит он. И мне вдруг становится обидно: а разве он подобного не заслужил?!
Я опускаюсь на стул и вдруг понимаю, отчего все так оживились. Хихиканье переходит в заливистый хохот, все ждут, что я вскочу и понесусь в туалет, но этого не происходит. Даже поняв, что села на что-то мокрое, я продолжаю сидеть, напряженно глядя на доску. У меня нет выхода. Нельзя выбегать из класса под всеобщий смех – это позор.
Не знаю, что они налили мне на стул: воду или краску, но доставить им удовольствие поиздеваться над своей мокрой задницей я не могу.
Дождавшись звонка, начинаю медленно собирать свои вещи. Встаю только тогда, когда одноклассники теряют ко мне интерес и покидают класс. Выждав несколько минут, я быстро забрасываю сумку на плечо и бросаюсь к выходу.
Там-то девочки и встречают меня почетным коридором, выстроившись в два ряда. Они скалятся, точно гиены, хохочут и показывают на меня пальцами.
– Зассыха! – смеется Эмилия, морщась, будто может подхватить от меня заразу.
Я прохожу, задевая ее плечом.
И вот тут-то все и начинается.
Она толкает меня, а Кристина сдергивает сумку с моего плеча. Книжки сыплются на пол. Я пытаюсь собрать их, но девочки набрасываются толпой: выбивают учебники из моих рук, толкают. Я пытаюсь подобрать их снова, но они толкают меня опять и опять.
Едва обидчицы отвлекаются на то, чтобы спародировать мое испуганное лицо, неуклюжее падение и посмеяться, как я хватаю сумку, две книжки и бросаюсь в туалет. Это становится фатальной ошибкой – там они могут бить меня безнаказанно. Никто не увидит и не придет.
Я не успеваю захлопнуть за собой дверь, как Эмилия подставляет ботинок. Кристина тянет на себя дверь, и все они вваливаются в уборную. Их человек семь, и дверь закрывается, отрезая меня от внешнего мира.
Я отступаю к стене, но девочки уже сомкнулись вокруг кольцом. Больше неприкосновенность Кая на меня не распространяется, и они могут все делать, что захотят. Решив атаковать первой, я замахиваюсь сумкой и попадаю Эмилии в голову. После этого они словно срываются с цепи. Начинают молотить меня руками и ногами, рвать на мне волосы и толкать по кругу.
После резкого пинка в живот я падаю на колени и сгибаюсь от тупой боли под ребрами.
– Это все, чего ты достойна! Дешевка! – плюет в меня Эмилия.
Ее слюна попадает мне прямо в лицо. Я зажмуриваюсь.
– Мразь! – Ее подружки по очереди подходят и делают то же самое.
Одна из них вытряхивает на пол содержимое моей сумки и пинает ногой пенал: ручки и карандаши разлетаются в стороны.
– Тебе здесь самое место! – кричит кто-то из них.
А я опускаю взгляд в пол и вижу, как густыми каплями стекает из моего носа кровь.
– Пойдем отсюда, пора на урок.
Они смеются, хлопают друг друга по плечу и покидают помещение. Красивые, как куколки, очаровательные, ухоженные, юные школьницы – про таких и не подумаешь, что они станут бить кого-то в сортире. А попробуешь пристыдить – сделают невинные глазки: «Как вы могли подумать о нас такое?»
Вот какие сцены творятся в туалетах и закоулках школьных зданий, пока взрослые с радостью рапортуют о том, что насилия и травли в школе нет. Я видела это не раз, но впервые испытываю на своей шкуре.
Когда замок щелкает, я понимаю, что заслужила это унижение до последней его капли, но все равно бросаюсь к двери, бью ее кулаками и изрыгаю проклятия. Мне хочется перебить их всех, хотя понимаю, что если выйду, то просто убегу, опустив взгляд.
А когда проходит минут десять, и вдруг приходит осознание того, что мне никто не поможет, я начинаю скулить. Кричу, стону, умоляю меня выпустить, стучу ладонями, но никто не слышит. Стены помещений сужаются до размеров коробки, и мне становится трудно дышать.
Уборщица находит меня спустя час всю перемазанную собственной кровью и сидящую на полу в окружении разбросанных канцелярских предметов. Вместо вопросов она начинает кричать, что старшеклассники вконец уже обнаглели, устроив в туалете притон. Угрожая расправой и беседой с директором, женщина потрясает шваброй перед моим лицом, и тогда я решаю бежать.
