В сорок пятом в Праге, в подвале дома на Вацлавской площади, тяжело раненным он попал в плен. Врать не стал, рассказал особистам все. К нему часового приставили в госпитале, долго проверяли его показания. Он о многом смог рассказать контрразведке, думал простят. Не расстреляли, но и не простили – десять лет лагерей за измену Родине. В лагере, когда уголовники прижимать стали, примкнул к власовцам…
Губа
Андрийка Губанюк, родом из Волыни, рано остался без родителей. Мать умерла при родах его младшей сестры, отец через два года ушел из дома на работу и не вернулся. Нашли его с проломленной головой в кустах за кабаком, в котором он часто коротал вечера. Полиция не особо утруждала себя по таким делам, виновных так и не нашли. За детьми при живом отце присматривала тетка, старшая сестра отца; теперь ей одной, без кормильца двоих детей стало тяжело содержать; она отдала их в приют и уехала во Львов. В 1939 году, когда во Львов вошла Красная армия, Андрийка, уже трижды судимый за мелкие кражи, сидел в камере полицейского участка. Ждал отправки в тюрьму. Он был известным львовским щипачом по кличке Губа, и гордился этим. Экспроприировал из карманов богатеев кошельки, и делал это очень умело. Советская власть его талант не оценила, и он получил два года лагерей по наказанию, назначенному ему прежней властью. Тут ему, конечно, не повезло: отбывать срок поехал этапом не в Польшу, а на Урал. В лагере, в картежной драке, ударив ножом, убил партнера. За «мокрое» дело добавили десять лет.
Всю войну он отсидел в Краслаге, отказавшись идти добровольцем в штрафбат. За кого ему было воевать? Ни родины, ни флага, одна ненависть к миру, в котором он жил, и ничего боле…
После того как замарал руки в крови, что-то в нем изменилось. Он понял для себя, что жизнь человеческая ничего не стоит, достаточно ткнуть в горло ножом – и нет человека, а главное, нет проблемы. Он перестал жалеть и бояться. Скоро это поняли те, кто с ним сидел. Одни его боялись, другие приняли в свой круг. И быть бы ему вором в законе, лет через десять, но не случилось. Мелковат характером оказался. Не смог от соблазна удержаться, прилег с опущенным, ну и нарушил тем самым правила воровские. Из касты воров не вышибли, но к трону законника раз и навсегда путь закрыли. Ходил под вором в законе Ляпой, в подручных, не гнушался выполнять все его приказы. Губа не раз ставил людей «на комара», фактически обрекая на страшную мучительную смерть. Именно он летом прошлого года за неповиновение бригадиру поставил «на комара» одного наглого власовца. Тот руку на бугра поднял, за что и пошел на корм мошке. Губа делал так уже не раз, и не ожидал, что кто-то с него за это спросит. Ведь приговор вынес Ляпа, он только его исполнил. Все было «ровно». Однако позже пришлось ответить, случилось как случилось.
Гвоздь
Геннадий Ломанов, спортсмен и отличник ГТО, за решетку попал перед войной. В небольшом городке под Ленинградом работал на мебельной фабрике – сбивал ящики под готовую продукцию. По вечерам занимался боксом и борьбой, любил посидеть в свободное время в пивной. Там, на спор, мог ударом кулака пробить гвоздем дюймовую доску. За что и прозвище получил среди своих друзей – Гвоздь. Практически не пил и не курил, умел управлять собой и другими. В общем, был вожаком в своем районе городка. С законом был в ладу. Но так случилось, что набил морду участковому, который приставал к его девушке. Тот представил все как нападение на сотрудника милиции при исполнении. Девушка побоялась рассказать правду. Дали пять лет, попал на Урал в лагеря.
Когда прогремела война, когда стало известно, что немцы к Москве подошли, он несколько раз писал просьбы отправить его на фронт, но ему отказывали – не достоин с оружием в руках родину защищать. Обидели сильно, и он поставил крест на своей жизни, сошелся с блатными, наколол ИРА на плече. Даже, в одной из разборок, в крови замарался. Однако, когда по указу Сталина в лагере объявили призыв, он сразу вышел из строя как доброволец и вскоре попал на фронт в штрафбат. Получив в качестве оружия саперную лопатку, он в первом же бою кинулся в рукопашную и, уцелев после жестокой схватки, имел уже немецкий автомат и две гранаты.
Комбат видел, как он зарубил лопаткой несколько фашистов.
– Ломанов, оружие тебе ни к чему, продолжай так воевать, – пошутил он перед поредевшим строем. – Назначаю тебя командиром отделения, хорошо ты их крошил, молодец.
Потом было много боев. Ломанова назначили командиром взвода. Пуля его не брала, а в рукопашной не было ему равных. В Сталинграде зимой, когда немцев уже взяли в кольцо, он отличился. Во время разведки боем был тяжело ранен в ногу и остался в немецком окопе, а когда фашисты его обнаружили и окружили, он скомандовал им: «Хенде хох!» – и они сложили оружие, целое отделение. Смеху-то было, когда к нашим окопам вышли сдавшиеся немцы и вынесли его на руках.
Комбат тогда спросил:
– Ну что, Ломанов, к ордену тебя или по ранению, как искупившего свою вину кровью?
– Как искупившего… – успел сказать Ломанов и потерял сознание от потери крови.
Потом, до последнего дня войны, Ломанов воевал в полковой разведке. Несколько медалей и два ордена украшали его грудь, когда над Москвой прогремели залпы победы.
Он вернулся в родной город. Фабрика, на которой работал, сгорела, родителей он еще до войны потерял, а квартира, в которой жил, оказалась занятой какими-то людьми. Он постучал в дверь, ему открыла моложавая женщина. Глянув как-то свысока, спросила:
– Чего надо, служивый?
– Я здесь живу, то есть жил до войны, – ответил, улыбнувшись, Ломанов.
– Нам эту квартиру еще в сороковом выделили… – сказала женщина.
– Кто там? – прозвучало из комнаты, и в коридор вышел плотный мужчина, с усами под Буденного, голый по пояс, в галифе. – Тебе чего, сержант?
– Говорит, что здесь жил до войны… – тихо произнесла женщина и отошла в сторону.
– Ну, мало ли кто где до войны жил. Теперь я здесь живу, иди отсель, свободен!
– У меня здесь вещи оставались, фотографии… – начиная злиться, проговорил Ломанов, но ему не дали закончить.
– Кругом марш! Пошел вон! – заорал мужик и толкнул Ломанова в грудь. Вернее, попытался это сделать.
Как случилось, что Ломанов ударил его, он и сам потом не мог вспомнить. Вероятно, рука сработала автоматически, удар пришелся в область печени, и мужик, охнув, рухнул на пол. Опомнившись, сержант пытался помочь, дотащил грузное тело до дивана в комнате. Женщина плакала и звонила в скорую помощь. Когда «скорая» приехала, мужик уже не дышал. Дальше все покатилось по знакомой кривой. Пока врачи возились с умершим, вышел на улицу – и на вокзал, успел сесть в проходящий поезд, но в Ленинграде прямо на перроне его «приняли». Усопший оказался крупной птицей в тыловом хозяйстве военного округа. Десять лет лагерей определил суд Ломанову.
Еще в следственном изоляторе его встретили как своего:
– О, а вот и Гвоздь собственной персоной!
