– А сколько еще ехать?
– Завтра к вечеру будем, а что, Руслан, устал?
– Мне все равно, – сухо ответил Халаев и отвернулся. Он опять замолчал, и надолго.
Григорий Ильич ехал, поглядывая на своего молчаливого, угрюмого спутника, и думал. Как много здесь людей, мужчин и женщин, насильно оказавшихся в этой огромной стране, называемой Сибирью, уже свыкшихся со своей долей, замкнувшихся в себе. Посчитавших для себя, что все, жизнь закончилась. Доверять никому нельзя, вокруг одни враги. Как будто мир перестал существовать! А ведь это не так. Небо не упало на землю, и мир не перевернулся. Жить можно и здесь. Ему тоже не просто пришлось. После окончания сельхозтехникума в Тифлисе, в страшном для Грузии тридцать седьмом году, в расцвете сил и желаний, он угодил в один из самых страшных лагерей на севере Красноярского края. Там сразу ломались люди, поставившие на себе крест. А он решил выжить, даже не просто выжить, а своим трудом и знаниями добиться к себе уважения. Не унижаясь, не теряя своего достоинства, занять то место в этом жестоком мире, какого он был достоин. И он своего добился, тяжелым трудом даже здесь доказав, что он нужен, сохранив при этом честь и способность любить людей. И это было очень важно. Он вспомнил свою Татьяну, русскую женщину с необыкновенно красивыми глазами и ладной фигурой. Всегда веселую и скорую в делах. Он действительно влюбился в нее с первого взгляда. Что-то щелкнуло в его сердце там, на берегу великой реки, когда он остановился напротив нее. Она приняла его, просто и без капризов. Сказала об этом спокойно и достойно.
– Ты мне тоже, Григорий, понравился, а жизнь покажет, любовь это или не любовь. Будь мужчиной в этом доме. Я согласна.
Она приняла кольцо его матери и носит его на руке, и он горд и счастлив. Григорий с восторгом в душе теперь вспоминал, какова его избранница оказалась в постели. Он был счастлив как мужчина, которого любила красивая и ненасытная в любви женщина. Жадная и щедрая, нежная и ласковая, всегда в хорошем настроении. Готовая ради него на все. Улыбка не сходила с ее губ, когда он был рядом. Григорий почему-то знал, был абсолютно уверен, что она ему будет преданна и верна всегда, до конца жизни. Он полюбил и ее детей, которые очень быстро стали ему родными. Они называли его папой, и это было искренне. Самое главное, через три месяца Татьяна сказала ему, что у них будет ребенок. Григорий не мог прийти в себя от этого радостного события и теперь просто светился от счастья. Где бы он ни был, чем бы ни занимался, в его душе теперь звучала музыка. Она была непрерывна, бесконечна, как жизнь его старинного рода. Он действительно был счастлив. Единственное, что было неправильно, – это то, что он не мог зарегистрировать свои отношения с Татьяной официально. Она была судимой, ссыльной по статье, как член семьи врага народа, а он недавно восстановился в партии. Он пытался в райкоме, осторожно, поговорить на эту тему и получил такой ответ.
– Если у твоего товарища ум есть, то он поймет, что брак члена большевистской партии с врагом народа будет считаться как позор и потеря всякой политической зрелости и дисциплины. Твой друг не только партбилет на стол положит, но потеряет и должность, а может, и свободу.
Он очень был расстроен и рассказал об этом Татьяне. Та, выслушав, улыбнулась:
– Ты, Гриша, меня любишь?
– Да, Танечка, и тебя, и ребят наших, и ребенка, который еще не родился. Люблю и всегда любить буду!
– Вот и люби, мне ничего другого от жизни не надо. Да и фамилия у тебя грузинская, мне не подходит, – рассмеялась Татьяна, дразня Григория.
– Как не подходит? Почему не подходит? Нормальная фамилия! – загорелся Григорий, не сразу поняв шутку. Пришлось Татьяне обнять его и так поцеловать, что он забыл вообще, о чем минуту назад шла речь.
Григорий вспоминал об этом с легкой грустью. Да, он тоже вынужден был приспособиться к этой жизни, иначе никак. Хоть и был реабилитирован, не раз замечал на себе он пристальные взгляды товарищей в штатском, которые держали на контроле строительство объектов золотодобычи и его работу, соответственно.
Сейчас он вез из краевого центра запчасти на драги, электрический провод и много всякого, без чего стройка не могла продолжаться. Он был доволен, удалось добыть массу того, что было по нынешним временам большим дефицитом. Но главное, он выполнил просьбу-поручение первого секретаря райкома партии: он вез опытного конюха, человека, знающего свое дело в совершенстве, с опытом работы в таежных условиях. Правда, этот человек, как показалось Григорию, вел себя несколько странно для той ситуации, в которой оказался. Он опять молчал. Григорий Ильич еще пару раз пытался с ним заговорить, но получал короткие ответы и молчание.
Ничего, придет в себя в нормальных условиях, в документах значилось, что он переведен на вольное поселение в распоряжение спецкомендатуры района по месту пребывания. Это значит, что лагерный режим для него закончился. Григорий Ильич обратил внимание, что на обеих руках у него отсутствовали фаланги мизинцев. Это не делало его инвалидом и не мешало в работе, но, вероятно, ему было это неприятно, он прятал пальцы рук, сжимая их в кулаки. Наверное, потому в личном деле, которое успел полистать Григорий Ильич, была запись, что в криминальном сообществе Руслан Халаев не состоит, но среди зэков имеет погоняло Кулак.
«Видно, хороший кулак у этого конюха, раз уголовники его так окрестили», – усмехнувшись, подумал Григорий Ильич.
Руслан Халаев в это время думал о другом. В его голове всплывали воспоминания его детства, юности. Дорога, по которой ехал грузовик, была местами горной, отвесные скалы сопок напоминали ему родные места. Он смотрел на эти камни и думал о своей, оставшейся где-то в прошлом, родине. Это было так давно, в какой-то другой жизни. Руслан понимал, что сейчас не может вернуться в свой аул, но придет время, и он туда вернется. Обязательно вернется, потому что каждый человек должен жить на своей родине, на своей земле, там его корни, там в могилах лежат его предки, о которых он не имеет права забыть. Часто, во сне, он бродил по родному селению. Встречал близких друзей, родственников, они улыбались ему, но он никак не мог с ними поговорить. Он подходил к ним, а они исчезали, он просыпался в отчаянии, долго не мог уснуть. Так случилось, что во время войны по своей глупости он уклонился от призыва в армию, ушел в горы. Когда одумался, было поздно, попал в трудармию. Потом случилось то, что он будет помнить всю жизнь. Этап, в котором он шел, замерз у ворот в лагерь. Им запретили похоронить умершего в пути имама, а они отказались бросить его на обочине дороги. Они не могли иначе, замерзая около тела имама, они совершили обряд, читали слова шахады и, умирая, вошли в рай. Он, единственный из ста человек, почему-то уцелел, выжил, он просто от холода потерял сознание там, на заснеженной дороге, а очнулся в тюремной больнице. Его откачали, вылечили его тело, а душа, она, наверное, осталась вместе с его земляками… Поэтому он продолжал жить на земле, по воле Аллаха, оставившего ему эту жизнь, но душой он был с ними… Так ему казалось, и ничего не радовало его на этом свете. Дни, месяцы, годы скользили мимо него, а он просто выполнял ту работу, которую ему поручали. Он любил лошадей с детства, и его поставили конюхом в большую лагерную конюшню. Рабочие лошади использовались на лесоповале. Ему жаль было этих животных, работавших на износ. Ему не было жаль, так же работавших до полного изнеможения людей. Они сами выбрали себе этот путь. Своими действиями, поступками, мыслями… Он понимал, что все, что с ним происходит, происходит по воле Аллаха, и он благодарил его. Один раз заключенные, какие-то непонятные ему грубые люди, разрисованные по телу синими картинками, пытались вмешаться в его жизнь. В лагере был голод, зэки пришли ночью в конюшню, чтобы забрать только что родившегося жеребенка. Он не дал им это сделать, и ему это не простили. Они хотели подчинить его, но они не знали, что это невозможно. Он не боялся и не чувствовал боли. Когда его, окружив, стали избивать, он выбрал самого сильного из них и, бросившись, сбил с ног. Его били кулаками, пинали ногами, а он, подмяв под себя их главаря, молча выдавливал ему глаза. Тот стал орать от боли и страха остаться слепым. Зэки, услышав этот дикий рев, остановились. Тогда все закончилось без жертв, подоспевшие вертухаи разогнали толпу. Его уголовники больше не трогали. А он общался только с лошадьми, ухаживал за ними, лечил их раны, разговарил с ними, и они понимали его. Когда он входил в конюшню, каждое животное протягивало свою морду к его руке, – всем хотелось, хотя бы на секундочку, чуть-чуть прикоснуться.
