– Похоже, именно это твоему народу и нужно. – Я обошла некое текучее создание, похожее на живую кучу грязи с двумя огромными глазищами. – Слушай, в этом-то и проблема. Если общество считает неагрессивность самой главной добродетелью, то в нем будут появляться на свет только такие дети, и они, в свою очередь, унаследуют такой же образ мыслей. Поэтому там никогда не родится кто-либо, не соответствующий принятым стандартам.
– Я… – Моррьюмар опустил глаза. – Я слышал, как вы с Хешо вчера разговаривали. На «Весах и мерах», когда мы летели домой.
Сначала я подумала, что он слышал разговор о гипердвигателях, и на секунду запаниковала, но потом вспомнила, как до этого мы с Хешо обсуждали Верховенство и дионейцев. Их элитарность, снобизм, их уверенность в превосходстве над «меньшими» расами.
– Я знаю, тебе не нравится Верховенство, – сказал Моррьюмар. – Тебе неприятно иметь с нами дело, и ты считаешь нас вынужденным злом. Но я хочу, чтобы ты знала: Верховенство – замечательное место. Возможно, мы слишком заносчивы, слишком упрямы и не хотим замечать то, что нам дают другие расы. Но эта станция и десятки ей подобных уже сотни лет живут в мире. Верховенство дало моим родителям хорошую жизнь, как и миллионам другим. Контролируя гипердвигатели, мы предотвращаем множество страданий. Со времен людских войн не было никаких крупных конфликтов. Если какие-либо расы становятся опасными, мы просто предоставляем их самим себе. Это не так уж плохо. Мы не обязаны давать им нашу технологию, особенно если они не собираются быть мирными.
Моррьюмар провел меня по нескольким улицам, мимо множества магазинов и зданий с надписями, которые я не могла прочитать. Я старалась не слишком удивляться и не выглядеть так, словно глазею на каждое из встреченных нами странных существ. Но получалось плохо. Какие тайны они прятали за этими лицами, которые старались – чересчур усердно – казаться милыми и приятными?
– А как насчет тех, кто выражает недовольство или попросту не вписывается в ваше общество? – спросила я. – Как поступают с ними? Взять хотя бы тех, кто протестовал перед доками – куда они делись?
– Судьба многих смутьянов – изгнание, – сказал Моррьюмар. – Но с другой стороны, должны ли мы предоставлять право жить на наших станциях всем? Почему ты не можешь сосредоточиться на тех, кому мы помогаем, а не упираться в тех немногих, кто не может вписаться в общество?
Те, кто не вписывался, казались мне более значимыми, ведь именно они реально демонстрировали, что представляет собой жизнь в Верховенстве. Кроме того, я продолжала повторять себе самое главное: этот народ угнетал и пытался уничтожить мой. Я не знала всю историю целиком, но, судя по рассказам Бабули, мои прямые предки с «Непокорного» не участвовали в главной войне. Их осудили лишь за то, что они люди, и преследовали, пока они не потерпели крушение на Россыпи.
Брейд не начинала никакой войны, но Верховенство обращалось с ней как с пещерным слизнем. Как-то трудно думать про «добро», которое делает правительство, когда видишь такие вопиющие исключения.
Мы пошли дальше, и я все время старалась держать руки по швам, потому что стоило мне с кем-то столкнуться, как они тут же принимались извиняться. Вся эта притворная учтивость, скрывающая их губительную сущность. Вся эта чуждость. Даже Моррьюмар не стал исключением. Он был словно гусеница в коконе из двух существ, сросшихся воедино. И теперь два этих существа изображали нечто третье.
Как я могла надеяться на то, что пойму созданий вроде этих? И буду вести себя как ни в чем не бывало, словно все это в порядке вещей? Мы свернули за угол и столкнулись с двумя креллами. Даже теперь, стоило мне увидеть кого-то из них, как у меня волосы на голове шевелились и кровь стыла в жилах. Изображения их скафандров использовались в книжных иллюстрациях Непокорных еще до моего рождения.
– А ты их чувствуешь? – вдруг спросила я Моррьюмара, когда мы разошлись с креллами. – Твоих родителей?
– В некотором смысле, – ответил он. – Это трудно описать. Я сделан из них. В конечном итоге они будут решать, родить меня или окуклиться и предпринять еще одну попытку. Так что они наблюдают и осознают происходящее – и в то же самое время нет. Потому что это я использую их мозг, чтобы думать, точно так же как использую их соединившиеся тела, чтобы двигаться.
Скад. Все это было такое… чуждое, в общем.
Мы обошли стену и прошли через арку в тот парк, куда меня хотел привести Моррьюмар.
Я застыла на месте с разинутым ртом. Я представляла себе ручьи, ну, может быть, водопад, но водный парк оказался чем-то гораздо более грандиозным. Огромные мерцающие водяные шары, как минимум метр в диаметре, плыли над землей. Они медленно двигались на высоте двух метров или выше, отражая свет.
Внизу шары поменьше появлялись из раструбов в земле и тоже всплывали вверх, сливаясь вместе или разделяясь на отдельные. Сотни детей самых разных рас бегали по парку, гоняясь за ними, как за мыльными пузырями. Словно здесь была невесомость, но только для воды. И действительно, когда дети догоняли такой водяной пузырь и хлопали по нему, он распадался на тысячу пузырей поменьше, и они медленно расплывались по воздуху, улавливая свет.
Во время учений я каждый день обедала в кабине корабля и прекрасно знала, как трудно сделать глоток в невесомости. Иногда приходилось выдавливать водяной шарик так, чтобы он висел прямо передо мной, прикасаться к нему губами и всасывать. Здесь было то же самое, только других масштабов.
Это было великолепно.
– Идем! – сказал Моррьюмар. – Это мое любимое место в городе. Только осторожнее – вода может тебя забрызгать.
Мы вошли в парк и направились по тропинке между раструбами. Не все дети улыбались и смеялись – дионейцы сохраняли характерное для них вялое, безобидное выражение лица там, где другие расы уже вовсю улюлюкали бы. Один очень розовый ребенок, мимо которого я проходила, издавал звуки как при икоте.
И все же при взгляде на них казалось, что их радость можно потрогать руками. При всей своей непохожести они веселились от души.
– Как это сделали? – Я протянула руку и легонько постучала по проплывающему мимо водяному пузырю. Он вздрогнул и завибрировал, издавая звук, немного напоминающий гулкую барабанную дробь.
– Точно не знаю, – сказал Моррьюмар. – Тут каким-то особым образом используют искусственную гравитацию и определенные виды ионизации. – Моррьюмар наклонил голову, а я уже точно знала, что у дионейцев это то же, что у нас пожать плечами. – Мои родители часто приходили сюда. Я унаследовал любовь к этому месту от них обоих. Ага! Пойдем-ка сядем. Видишь таймер вон там, наверху? Сейчас будет самое интересное!
Мы устроились на скамейке. Моррьюмар подался вперед, внимательно глядя на таймер на другой стороне парка. Бо́льшая часть земли здесь была выложена плитняком, а единственными украшениями служили дорожки из светло-голубого камня с поставленными вдоль них скамейками. Когда таймер на дальней стене показал «ноль», все висящие в воздухе водяные пузыри взорвались и обрушились вниз внезапным дождем, отчего играющие в парке дети начали визжать, смеяться и возбужденно перекрикиваться друг с дружкой и со своими родителями.
