Общие потери французов составили 30 тысяч человек. Было взято в плен 11 тысяч (среди них и Таллар) и захвачено 150 орудий. Для Людовика XIV чуть ли не самым печальным обстоятельством стало уничтожение его любимого Наваррского полка. Победители же потеряли 11 тысяч солдат (по данным самого Мальборо — 10 тысяч).
Союзные полководцы остались довольны друг другом. Джон, однако, написал жене: «…Армия месье Таллара, против которой я выступал, разгромлена; что же касается баварского курфюрста и маршала Марсена, которых атаковал Евгений, то я боюсь, что они не понесли таких больших потерь… Если бы успех принца был равен его достоинствам, мы могли бы в один день закончить войну». Императору же он сообщил, что «принц Евгений в сражении дважды спасал положение…» А английский посол в Вене лорд Степни выразил общее мнение: «Наши генералы действуют в такой совершенной гармонии, как будто они близнецы».
Лондон отпраздновал победу с большой помпой. Возвратившись 14 декабря на Альбион, Мальборо впервые почувствовал, что такое триумф. На него просыпался град почестей. Джон получил личную благодарность от Анны в виде ежегодной прибавки к жалованью 5000 фунтов и королевского поместья в парке Вудстока размером в 22 тысячи (в литературе фигурирует и цифра 18 тысяч) акров земли. Парламент и Сити пообещали выделить миллион фунтов на сооружение в честь победы на Дунае «монумента славы» в Вудстоке — дворца Бленхайм. В анналах английской истории не было таких прецедентов, еще ни один слуга короны не удостаивался такого предложения увековечить свою славу.
Постройку дворца поручили модному архитектору Джону Ванбру, выигравшему конкуренцию с Кристофером Реном. К этому времени Ванбру уже прослыл талантливым комедиографом, побывал военным и шпионом. Острый насмешливый ум Ванбру и довольно высокое положение в партии вигов помогали ему заводить полезные знакомства. Благодаря одному из них честолюбивый драматург стал архитектором аристократов, что вызвало язвительное замечание Свифта: «Гений Ванбру без всякого размышления и обучения внезапно обратился к архитектуре». Вступление Ванбру на архитектурную стезю не стало исключительным явлением — дилетанты на архитектурном поприще были характерной особенностью того времени. Но его практика была достаточно обширна, поэтому его нельзя сравнивать с многочисленными дилетантами от архитектуры, построившими одно или два здания.
Этот человек прекрасно ориентировался в веяниях моды. Носители новых громких титулов — графы Орфорды, герцоги Девонширы и многие другие — безжалостно сметали с лица земли древние, но сравнительно скромные жилища своих предков, чтобы воздвигать на их месте грандиозные строения. Мания величия, вдохновлявшая сооружение этих резиденций, проявлялась в размерах зданий. В 1699 году Ванбру стал личным архитектором лорда Карлайла. Без предварительной подготовки он спроектировал для него замок Ховард в Йоркшире. Попытавшись соединить версальский размах с английским комфортом, Ванбру поразил современников размерами своей первой постройки. Ее протяженность равнялась 200 метрам, глубина — почти 130, высота центрального купола превышала 70 метров. О том, какое впечатление производила такая резиденция, можно судить хотя бы по реакции писателя Горация Уолпола (сына Роберта Уолпола), посетившего Касл-Ховард. «Я не был никем предупрежден, что я сразу увижу дворец, город, крепость, храмы на возвышенностях, леса, достойные быть столицами друидов, долины, соединяющиеся своими рощами с холмами, благороднейшие на свете поляны, окруженные полукружием горизонта, и мавзолей, который мог бы возбудить желание быть заживо в нем погребенным».
Теперь одаренному дилетанту выпала честь строить не просто усадьбу богатого аристократа, а памятник государственного значения, который мог до известной степени соперничать с Версалем. И, несомненно, Версаль маячил в воображении Ванбру, когда он приступил к строительству Бленхайма.
Сара была непомерно горда и счастлива. Куда делась ее недавняя обида на мужа?
22 июня 1705 года Ванбру доложил Мальборо, что «первый камень Бленхайма со многими другими заложен в прошлый понедельник».
Битва была кровавой.
Холмы были сожжены,
Фортификации разрушены,
Враг бежал, победа осталась за нами…
Эту незамысловатую надпись на одной из колонн будущего дворца предложил высечь военный министр Генри Сент-Джон. Годолфин посоветовал блестящему поэту, драматургу, журналисту и просветителю Джозефу Аддисону написать поэму, восхвалявшую победу при Бленхайме. Аддисон охотно согласился и быстро выполнил заказ. Поэма называлась «Поход» и была одобрена как в верхах, так и у широкой публики.
Какие строфы, Муза, мне нужны,
Чтобы воспеть безумие войны,
Смятенье войск, тревожный барабан,
И стоны тех, кто изнемог от ран,
Подавленные яростным «ура»,
И в чистой синеве полет ядра,
И битвы надвигающийся шквал,
Где Мальборо великий доказал,
Что можно в бегство обратить народ,
Но полководец с места не сойдет!
Среди волненья, стонов и молитв
Он свысока взирал на ужас битв,
И взор его был светел, примирен.
Он выручал разбитый эскадрон,
На подкрепленье высылал отряд
И отступивших возвращал назад.
Так, помня Вседержителя указ,
Верховный ангел наказует нас
(Так было в дни, когда гроза и мгла
На бледную Британию сошла).
Объятый вихрем, он летит вперед,
И молниям сродни его полет.
Как констатировал Уильям Теккерей, сравнение герцога Мальборо с ангелом было «величайшим из всех, какие когда-либо создавала поэзия». Так начиналась легенда, которую скоро, оформив в биографию, распространил капеллан Фрэнсис Хэа. Годолфина поэма привела в восторг, и он тут же отблагодарил ее автора: Аддисон получил прекрасно оплачиваемую должность уполномоченного парламентской комиссии по рассмотрению апелляций. Прежде эту должность занимал выдающийся философ Джон Локк.
Военный гений Мальборо признали и в Европе. Леопольд I наградил герцога имением Миндельхайм и титулом князя Священной Римской империи. Впрочем, имение было утрачено в результате Утрехтского мира 1713 года, но титул, связанный с ним, до сих пор принадлежит потомкам герцога, которым также была установлена пенсия в 4000 фунтов; она выплачивалась в течение следующих 173 лет.
Неизмеримо возрос и авторитет Евгения Савойского. Стоит заметить, что несколькими днями после сражения принц написал Леопольду и его сыну Иосифу, что не желал ничего более, как заслужить их «благосклонность и милость». Ев гений не приписывал победу себе, а информировал своих корреспондентов о помощи, полученной от Мальборо. На своего полководца, однако, император потратил куда меньше: он просто заплатил за Евгения 6000 гульденов городу Вене за освобождение от налогообложения его дворца на Химмельфоргассе.
Французский король всегда бурно радовался военным успехам, заказывая молебны в честь побед и устраивая роскошные праздники. В то же время он хранил невозмутимость, когда приходили плохие или даже очень плохие новости. Согласно наблюдениям одного из придворных Версаля Луи Дан жо, Людовик перенес поражение при Хохштедте «с невообразимой твердостью». Данжо пишет, что было «невозможно выказать больше смирения перед волей Господа и большей силы духа, но он не понимает, как могли 26 французских батальонов сдаться в плен…» В Версале из уст в уста передавали слова Талл ара: «До Бленхайма я чувствовал себя Цезарем, а теперь — Помпей…»
[18]
