В конце 1610 года Мальборо еще имел беспрекословную поддержку и авторитет в армии и Европе, но палата общин и новый Кабинет министров всячески демонстрировали ему свою неприязнь. Дошло до того, что впервые за годы войны он не получил после одержанных побед обычных поздравлений от парламента. Осенью из-за невыплаты парламентом денег приостановилось строительство Бленхайма, в связи с чем Мальборо заметил: «Бленхайм призван означать благодарность англичан за мои победы, так пусть же он остается таким, наполовину достроенным, чтобы показать, какова эта благодарность».
Свифт, выступая в роли проводника торийской политики, не унимался. «Продолжение войны — это большое зло для нации, — писал он зимой 1710–1711 года. — Трудно понять, что движет теми людьми, которые в интересах королевства не желают покончить с длительной и дорогостоящей войной…» Свифт во всех бедах страны винил «алчную и честолюбивую клику вигов», развязавшую войну и доведшую страну почти до разорения. И в самом деле кампании герцога Мальборо уже стоили Англии многих тысяч жизней и миллионов фунтов стерлингов.
Пропагандистским рупором Мальборо и вигов стал Хэа. В начале 1711 года он опубликовал патриотический трактат «Переговоры о заключении мирного договора…» — своего рода панегирик герцогу. Хэа писал, что «ничего нет более абсурдного, чем обвинять в желании затягивать войну человека, который лучше всех исполнял наши желания… Это неблагодарная роль для человека, который возглавил Союз, и худшее, что герцог мог сделать для себя лично». Трактат был полон яростных атак на тори — «якобитов» и «сообщников французов», не желавших понять, что «ничто так не поможет достичь хорошего мира, как добрая война». Хэа писал об угрозе результатам «Славной революции», которая стоила так дорого и которую поддержала большая часть нации.
Наступил 1711 год. В январе Готье в очередной раз доносил Торси о заинтересованности лондонских политиков в переговорах с Францией. Он сообщал, что в британской столице уже мало кто требует отречения Филиппа V от испанского трона и Лондон готов убедить Соединенные провинции возобновить переговоры с Францией на новых условиях. Но маркиз не спешил. Во-первых, Людовик XIV теперь и слышать не хотел о прелиминариях Морских держав. Во-вторых, у французов возникли вопросы: как отреагирует на переговоры Голландия? Что скажут в Мадриде, узнав, что судьбу Испании решают без ее участия? Торси настаивал на участии в переговорах баварцев и испанцев.
Но тут произошло событие, которое внесло существенные коррективы в ход войны: 17 апреля 1711 года от оспы умер император Иосиф I, и в результате выборов его сменил на троне под именем Карла VI «второй» испанский король. Основным его соперником был прусский король Фридрих Гогенцоллерн. Возможно, никогда раньше условия для появления в Европе протестантского императора не были столь благоприятными.
Могло показаться, что Морские державы склоняются к этой идее — что стоило Британии, покупавшей для всех солдат в годы войны, купить и голоса католических курфюрстов?! Но тогда под угрозой срыва оказались бы англо-французские переговоры о мире. Францию Фридрих в качестве императора не устраивал, ибо Карл в таком случае по-прежнему оставался бы претендентом на испанскую корону. В это время политики Морских держав опасались выступления в Европу из Османской империи Карла XII: ходили слухи о франко-шведско-турецком союзе против Вены. Военные действия могли бы возобновиться с новой силой, что было на руку Мальборо и вигам. Поэтому английская дипломатия предпочла в имперские выборы не вмешиваться. Это вполне устраивало Францию, которая также предпочла наблюдать за ними со стороны.
С другой стороны, усиление и возможное расширение Империи в результате избрания императором Карла VI никак не входило в расчеты Британии. Со времени правления Вильгельма III в основе ее внешней политики была формула баланса сил. Англичане стремились играть роль арбитра в соперничестве между Габсбургами и Бурбонами, что давало им массу преимуществ. Смерть Иосифа поставила Британию в сложную ситуацию: получалось, что его преемник может получить еще и испанский трон. Мальборо замечал Годолфину: «Смерть императора повлекла за собой значительные изменения… В Испании придется многое решить заново, или мы столкнемся с еще большими трудностями».
В 1711 году борьба против Франции отошла для Британии на второй план. Непосредственная угроза протестантскому престолонаследию была снята, а вот угроза нового преобладания Габсбургов в Европе стала реальностью. Призрак диктовавшей свою волю Европе в XVI веке империи Карла V Габсбурга, над которой «никогда не заходит солнце»
[20], сближал намерения Лондона и Версаля. Их переговоры вступили в новую фазу, а предложения англичан стали более выгодными для французов. Изменение в соотношении сил на континенте стало важным аргументом, когда дошло до оправдания сепаратного мира перед немецкими союзниками. В конце апреля 1711 года Готье прибыл в Лондон с предложениями Версаля по поводу территориальных изменений в Европе, торговых привилегий Англии и статуса Испанских Нидерландов.
Лорд Шрюсбери настоял, чтобы королева лично зачитала французские предложения перед Кабинетом и проинформировала о них Генеральные штаты. До этого переговоры велись в секрете от Кабинета министров и даже, возможно, от самой Анны. Даже Сент-Джон, второе лицо в правительстве, узнал о их существовании только в начале весны.
В новую фазу переговоры вступили 8 октября, когда были подписаны предварительные условия мирного договора между Англией и Францией — «Прелиминарные статьи октября». Людовик признавал курфюрста Ганновера Георга наследником английской короны, обязывался разрушить укрепления Дюнкерка, уступить англичанам Гибралтар и ряд островов в Атлантике, а также передать им торговлю в Америке рабами-неграми. Договор предполагал отказ от объединения корон Франции и Испании и восстановление голландских оборонительных крепостей. Но главное — за династией Бурбонов сохранялся испанский трон. Перемирие между двумя странами планировалось установить в июле 1712 года на два месяца во Фландрии, а затем оно должно было быть перенесено на все фронты.
Влияние Мальборо было на исходе. 17 января 1711 года он попросил аудиенции у королевы, надеясь примирить ее со своей женой, и принес с собой письмо Сары. Анна была холодна и сначала отказалась принять письмо, но затем все-таки прочла его на глазах у герцога. «Я не могу изменить мое решение удалить ее», — сказала она и потребовала, чтобы Сара возвратила ключ Госпожи королевского гардероба. Это означало отставку Сары. Джон унизился до того, что на коленях просил королеву не делать этого. Анна была непреклонна, а друзья уговаривали оскорбленную герцогиню не покидать двор, но Сара уехала в Виндзор.
«Женщины ничего не значат, если они не фаворитки принца или первого министра, — писала она впоследствии. — Я думаю, очень немногие женщины… обладают достаточным чувством справедливости, чтобы служить тем, кому они действительно хотят служить». В своих мемуарах и переписке герцогиня не раз упоминала о причинах, приведших к охлаждению между ней и королевой. На первый взгляд объяснение простое — многолетняя опека Сары надоела Анне, и она приблизила к себе Абигайль. Но причины разрыва были глубже, и Сара отдавала себе в этом отчет. Герцогиня оказалась приверженной вигам в большей степени, чем королеве. Леди Мальборо писала: «Я могла использовать свое преимущество и доверие, только вырвав ее (королеву. — Л. И.) из рук тори… У меня никогда не было с ней никаких разногласий — кроме как из-за вещей, необходимых для ее собственного благополучия, или из-за вигов, к которым она была не расположена». Сара упрекала королеву в скрытых симпатиях к брату-Претенденту, в неискренности ее заявлений о строгом соблюдении Акта о протестантском престолонаследии. Герцогиня возмущалась тем, что Анна ставила свои пристрастия выше безопасности и счастья подданных, и внушала королеве, что тори — это раздираемые противоречиями сумасшедшие. Но как раз симпатия к брату и желание сделать его преемником при условии, что он перейдет в протестантизм, сближали Анну с тори.
