Тодд рассказывал, что какое-то время провел в постоянных переездах от матери к ее родителям и обратно: «Это была какая-то дикая ситуация. Они никогда не хотели заводить детей. Так прямо и говорили, что никогда не хотели детей. Матери постоянно напоминали, что она нежеланный ребенок, и это, конечно, передалось и мне».
Он описывает безрадостную жизнь: «Мама время от времени забирала меня к себе. А потом отдавала обратно [деду и бабке]. И когда я жил у них, то за что угодно: плохие оценки из школы принес, в пять утра не встал и курятник не убрал, короче, что-то сделал не так, как надо, - меня будили, вытаскивали за волосы во двор, привязывали к дереву и пороли. Обычно длинным кожаным ремнем, а однажды он и кнутом воспользовался».
Занимаясь этой работой, я научился разделять различные аспекты жизни обследуемых убийц. Имеется в виду, что при всем отвращении к их преступным деяниям я в то же время способен испытывать глубокое сочувствие и сожаление по поводу перенесенного ими в детстве и юности. Ни один ребенок не должен испытывать то, что довелось испытать Эду Кемперу и Тодду Колхеппу. Нетрудно понять, что неспособности Колхеппа устанавливать доверительные отношения с людьми в большой степени способствовал его семейный анамнез - детство, большая часть которого прошла в отсутствие тепла и любви, откровенное неприятие, внезапное исчезновение из его жизни сводных сестренки и братика.
Тодд утверждал, что, когда его мать Реджи в очередной раз порывала с Карлом, она всегда пускалась на поиски другого спутника жизни: «Думаю, ей казалось, что она найдет мужика гораздо быстрее, если рядом с ней не болтается сынок».
Когда ему стукнуло двенадцать, он решил, что сыт по горло жизнью с матерью и ее родителями, и заявил, что хочет уехать в Аризону к родному отцу Биллу Сэмпселлу, которого не видел восемь лет и едва помнил. Примерно тогда же Реджи обставила его спальню новой мебелью, полагая, что так ему будет уютнее дома. Получилось иначе. Тодд сразу же изуродовал новую мебель с помощью молотка. По его словам, она была «девчачьей».
«Переборщил слегка, конечно, - согласился он в разговоре с Марией, - но мне было двенадцать, и я отчаянно хулиганил. Друзей нет, уехать бы куда-нибудь подальше от своих. Тогда мне казалось, что это хорошая идея. Мать расстраивалась из-за меня и из-за того, что я не жалую никого из ее ухажеров».
В конце концов она согласилась оправить его к Сэмпселлу.
«Вот я и переехал с консервативного Юга в Темпе, штат Аризона, где тепло, все бурлит и полно симпатичных студенток. У отца был ресторан "Знаменитые свиные ребрышки Билли" по типу ресторанов Тони Рома. Он им и занимался, присмотра за мной почти не было. Задирал всех подряд, гонялся за каждой юбкой, а когда мне случалось побыть рядом с ним, это было вовсе не то, чего я ждал. Мужик ни с того ни сего впадал в бешенство, как по щелчку. Я перестал скромничать, становился все более агрессивным».
Как рассказал Марии Билл Сэмпселл, Реджи «просто вытурила его оттуда и поставила меня перед фактом, сообщив, что он уже в самолете».
Тодд восхищался отцовским оружием и с упоением слушал его рассказы о службе в спецназе, которые на поверку оказались выдумками.
Нет ничего удивительного в том, что у Тодда и Билла сохранились очень разные воспоминания об этом периоде. «Я как-то подумал, что, мол, мы как-то вроде неплохо сочетаемся друг с другом. Мне не казалось, что есть какие-то проблемы».
А потом Тодд изнасиловал свою соседку. Это изнасилование, совершенное в пятнадцатилетием возрасте, стало ключевым фактором его превращения в убийцу. Относительно стресс-факторов он написал в протоколе:
«Папа уезжал на неделю и тем вечером должен был вернуться. Я знал, что по возвращении он мне за что-нибудь врежет, бездельничал и прикладывался к бутылкам из домашнего бара. Я был зол и расстроен, действительно собирался только поговорить [с девочкой], убедить, что я самый подходящий для нее парень, да только все испортил. Не знаю, почему до такого дошло, но дошло ведь. Я хотел, чтобы хоть кто-то во мне нуждался».
Берусь утверждать, что, если бы не этот инцидент, жизнь Колхеппа сложилась бы совершенно иначе. Это не значит, что я оправдываю содеянное им, вовсе нет. Мой опыт изучения других преступников говорит о присутствии некой общей закономерности в процессе формирования и развития их личностей. Но давайте посмотрим, какие материалы досье Колхеппа свидетельствуют в пользу моей точки зрения на его преступный путь.
Прежде всего это то, как он ответил на вопрос из протокола обследования о том, что могло бы удержать его от акта насилия:
«Соседи, учителя, школьные психологи и работники отцовского ресторана - все они были в курсе происходящего, все знали, каково мне приходится, что я в беде и очень скоро могу стать проблемой. Абсолютно все происходило на виду. В любой момент любой из них мог притормозить, проявить интерес, предложить мне какую-то помощь. Вместо этого каждый кивал на другого. В то время я был готов к психотерапии».
Услышать подобное от осужденного преступника отнюдь не редкость. Но в случае Колхеппа, который, как свидетельствуют все другие его ответы в досье, явно не пытался снять с себя ответственность за совершенные преступления, это высказывание имеет особое значение. Он достаточно проницателен и видит, какие именно моменты его жизни были действительно поворотными.
Степень его замешательства и дезориентации после изнасилования иллюстрирует следующий пример. Его жертва показала, что он подумывал убить ее, чтобы никто не узнал о происшедшем. Сам же Колхепп пишет следующее: «Я, в общем, был вежлив и попросил прощения, но действительно угрожал ее близким». И это вновь свидетельствует о смешении поведенческих моделей. Он понимает, что поступил очень плохо, и почти сразу же чувствует угрызения совести. И в то же время не хочет отвечать за последствия своего поступка.
Отвечая на вопрос о своем состоянии непосредственно после совершенного преступления, Тодд пишет: «Я был в шоке. Толком не понимал ни что произошло, ни что будет дальше. Я ее выпустил, мой пес сбежал, она помогала мне ловить его, пока не приехали копы. Она пошла за ними, а я пошел домой». Далее он вспоминает: «Когда приехавшие копы нашли ее, я ушел, зашел в дом и отказывался выходить, пока миссис Тэйлор, жившая через два дома от нас, не уговорила меня. Я опустил ружье. Мне не терпелось, чтобы меня забрали копы, отца я видеть не хотел. Чувствовал только опустошение и страх, раскаяние пришло позже. Хотел только прочь из этого дома и подальше от всех родных. Боялся отца, стыдился наделанного и тупил, не понимал, что мне делать и как быть дальше».
Тодд был не в состоянии даже внутренне признать, что совершил половое преступление, и, невзирая на заявление девочки, продолжал твердить о сбежавшей собаке. Отвечая на вопрос о своих мыслях сразу после преступления, Колхепп пишет: «Путался, старался изо всех сил не думать про это». На вопрос, пытался ли он «скрыться от органов правопорядка», Колхепп отвечает: «Даже не собирался. Был благодарен полицейским за то, что они меня увезли из этого дома. Откуда мне было знать, что я пятнадцать лет получу, думал, отправят в колонию для малолеток до совершеннолетия и психотерапию пропишут».
