После моего рассказа про белого попугая Вика почему-то сердита на меня и прямо с утра заставляет читать с распечатки какую-то дичь про голубых ковбоев.
Два молодых ковбоя едут по пустыне. «Цок-цок» – топот копыт доносится до горизонта. Заходящее солнце красным фонарем освещает белый песок, окрашивая в кровавый цвет седые иглы обступивших дорогу кактусов. Они похожи на те, что городские люди выращивают на подоконниках, но увеличенные в десятки раз. Тишину наступающей южной ночи нарушает еще и мерный «скрип-скрип-скрип» – это скрипят дубленые кожаные штаны красавцев парней, полируя и без того гладкие, лодочкой выгнутые деревянные седла. На ковбоях одинаковые желтые кожаные штаны и желтого цвета сапоги, но из более грубой бычьей кожи. Билли и Джонни – как два близнеца, которые жить не могут друг без друга.
Оба красавца одеты щегольски, но по-разному. Билли – в изящной голубой курточке с бахромой и серебряными монистами. На Джонни – простой черный jacket, впрочем, тоже украшенный костяными вставками. Ковбойские шляпы на тесемках висят за их спинами и отличаются только тем, что в шляпе Билли торчит перо из хвоста горного орлана, которого подстрелил Джонни.
В обычае неразлучных друзей обмениваться своими трофеями. На смуглой шее Джонни изящное ожерелье из искусно переплетенных белых, синих, красных и золотых ниток – оберег одной прекрасной, печальной индейской девушки. Индейским девушкам больше нравится Билли, а не Джонни, и Билли этим своим преимуществом беззастенчиво пользуется.
Билли и Джонни всегда вместе. В удаче и в поражениях, в радости и в горе. И ранчо у них одно на двоих. А другого им и не нужно, потому что счастье парней не в богатстве, а в кристальной, как горная вода, мужской дружбе.
– Это что такое? – спрашиваю я. – Кто написал эту гадость? Надеюсь, не ты?
– Нет, подруга.
– Скажи ей, что она дура.
– А ты гомофоб, – говорит Вика. – Старый гомофоб.
– Это надо понимать как двойное преступление? – смеюсь я. – Гомофоб, да еще и старый. Молодой гомофоб – это лучше?
– Нет, – серьезно говорит она. – Понимай как снисхождение к твоему солидному возрасту. Молодой гомофоб – еще хуже.
– В твоих словах нет логики, дорогая! По-твоему получается, что гомофобами становятся в пожилом возрасте, а молодые люди все или голубые, или сочувствующие им. Но когда в Америке появился СПИД, кто забивал гомосексуалистов бейсбольными битами? Неужели добрые американские старички?
– Дела давно минувших дней, а наше поколение смотрит на это по-другому.
– Вот только не надо говорить за все поколение! Поверь мне, в моем поколении уродов не меньше, чем в твоем. Их одинаковое количество в любом поколении.
– Кстати, – говорит Вика, – почему ты решил, что эти парни голубые? Может, они просто неразлучные друзья? Держат одно ранчо на двоих, потому что так удобней. По твоей логике Смок Беллью и Малыш – тоже голубые? Они тоже всегда вместе. Ты только начал читать, а уже догадался, о чем идет речь. Покопайся в подсознании, папик, и откроешь для себя много интересного…
– Как ты можешь всерьез это слушать? – спрашиваю я. – Ведь это отвратительно написано! Какие седые иглы кактусов, что за литературщина? К тому же твоя подруга не чувствует, что кактусы на городских подоконниках недопустимы в этом контексте.
– Как ты сказал? – спрашивает Вика. – Контекст?
Она достает из-под пледа свой старенький ноутбук и быстро тыкает пальчиком по клавиатуре.
– Контекст… Контекст… От латинского contex-tus – «соединение, связь». Странно, я всегда думала, что это название презервативов… Можно я запишу это в блокнот?
– Издеваешься надо мной?!
– Я пошла на кухню курить.
В последнее время Вика начала еще и курить. Сперва скрывала от меня. Тайком, пока я писал в кабинете, выходила во двор. Когда я ее застукал, заявила, что у нее нервы.
– Понятное дело, – говорю. – Ты же постоянно читаешь любовные романы. От этого с ума можно сойти. Надо будет сказать Пингвинычу. Он слишком загружает тебя работой.
– Фигушки! – говорит она. – Я тебе не дочь!
– Если б ты была моя дочь, тебе бы не поздоровилось!
– А что бы ты сделал тогда? Отшлепал бы меня, папик?
– Иди ты к черту…
В результате я разрешил ей курить на кухне. Не хватало еще, чтобы за этим занятием ее увидели мои соседи. Или Нугзар. Для парней с Кавказа все курящие девушки – известно кто.
И это не всё. Я сам покупаю ей сигареты с минимальным содержанием смолы и никотина.
– Какой ты заботливый, папик! – говорит Вика. – Ну как бы я жила без тебя одна в общежитии? Наверняка спилась бы и пошла по рукам. Просыпалась бы каждое утро в кровати с новым мужиком, и от меня разило бы перегаром, представляешь?
– Нет, не представляю, – честно говорю я.
– А когда ты жил в общежитии, у тебя было много таких девиц?
– Миллион.
– Что ты им обычно говорил по утрам?
– Не забудь почистить зубы, любимая!
– Нет, правда, у тебя было много женщин?
Что я могу ей сказать? А врать не хочется. К тому же, живя с Викой уже полгода, я понял, что врать ей бесполезно. Не потому, что она мне не поверит, а потому, что сама всегда врет, но совершенно искренне, и сама в это верит. Врет, когда старается выглядеть как дура. И не врет, потому что она действительно дура. Врет, когда надувает щеки и хочет казаться серьезной женщиной. И не врет, потому что действительно серьезная женщина. Врет, когда одевается пошло и когда одевается стильно. И не врет, потому что и то и другое ей почему-то идет. Я в жизни не встречал более лживого и более искреннего существа. Но не нужно исключать и того варианта, что я сам ее для себя выдумал. Поэтому какой смысл мне ей врать?
– Не помню, – честно отвечаю я.
Вика сощуривает глаза.
– Неужели ни разу не считал? Ну хотя бы перед сном. Как овец, чтобы быстрее заснуть.
– Зачем? – говорю. – Понимаешь, в наше время секс был чем-то вроде спорта. Переспать с девушкой, а тем более с замужней женщиной, считалось доблестью. Что-то вроде еще одной медальки на шею. Совращение девственницы – золотая медаль. Этим хвастались, про это много врали, парни набивали себе цену байками о своих сексуальных похождениях. А сейчас какой смысл перебирать в голове потускневшие медальки? Никому они нынче не нужны. В тренде добродетель, а не разврат. Кстати, запиши это в блокнот.
– Записать для Варшавского или для себя?
Как-нибудь я задушу ее ночью подушкой…
– Ты не прав, – подумав, говорит Вика. – На самом деле женщины и сейчас уважают нормальных бабников. Чтобы за нами охотились, как за дичью, за трофеями. Но где эти бабники? Вы стали слабые, в вас совсем пропал сексуальный азарт. Вы сидите на порнухе, а кто побогаче – покупает резиновых кукол. Папик, ты смотришь порнуху? Хочешь, я подарю тебе силиконовую куклу?
