Поманила несчастных в дом. Не знаю, решилась бы Катя тогда на такую дерзость, если бы не дети. Но девчонки промокли до нитки и дрожали от холода. Не веря самой себе, женщина шагнула на чужое крыльцо.
А я уже хлопотала и мысленно приказы нечисти домашней раздавала:
– Душан, быстро самовар разжигай и отвар согревающий готовь. Баннику скажи, чтобы мыльню срочно распалил – деток согреть надо.
Мои гостьи стояли на пороге, боясь пройти дальше – с них натекла целая лужа, и женщину это страшно смущало. Я притащила и бросила им под ноги половую тряпку, показала жестами, чтобы обувь сняли и шаль, насквозь промокшую, на стуле оставили. Потом поманила на кухню.
Самое тёплое и уютное место в доме. В печи камни горячие, на столе пирог капустный, свежеиспечённый. В углу самовар трубой гудит, воду греет.
Дуняши нет. Как объясняться стану, если неграмотные? Но попробовать надо. Беру досочку, пишу: «Читать умеешь?»
– Умею, барышня, – коротко отвечает гостья.
Отлично! «Идите сейчас в мыльню, детей пропарь хорошенько, чтобы не заболели. Вернёшься, чай пить станем». Глаза, до этого наполненные тоской и болью, распахнулись от удивления.
– Правда в мыльню можно?
Киваю и маню за собой.
Двор уже больше года частично крытый. Навес построили над проходом к мыльне и тёплому туалету, так же он укрывал от непогоды очаг, трубу которого печник вывел над кровлей, дабы дым не стелился по двору.
Прежде чем в баню проводить, показала на двери уборной. Мало ли, может, есть нужда. Конечно, была. Походи-ка по лужам холодным. Потом открыла мыльню. Ткнула пальцем в кувшинчики с щёлоком, в свежие мочалки, из лыка сплетённые, достала с полки полотенца.
«Одежду здесь оставь. Потом постираешь. Чистую сейчас принесу», – написала на досочке и отдала её женщине. Неловко было слушать благодарности, погладила только по руке, улыбнулась и пошла искать, во что бы одеть гостей.
Когда мы с Боянкой на Дуняшу с Фомой опекунство оформили и к себе забрали, я, стараясь нарядить ребятишек, шила круглыми сутками. В результате у девочки осталось полно ни разу не надёванной одежды. И бельё, и платья, и обувь домашняя. Не успела сносить – выросла. Я же со своей патологической бережливостью ничего не выбрасываю. Лежат запасы в сундуке, карман не тянут, а пригодиться в любую минуту могут.
Девочки несчастной женщины или двойняшки, или погодки и по возрасту, как Дунечка в те времена была. Два комплекта белья, два платьица, две пары скроенных из овчины чуней. Эта задача легко решается. А вот как с женщиной быть? Она хоть и не в теле, но объемы у неё поболее моих, поэтому ничего из моего гардероба ей не подойдёт. Разве что…
Как Боянка ни отмахивалась от нас с Дуняшей, но белья мы ей нашили. Сорочки не в пол, а до середины бедра, свободные и с лифом, грудь фиксирующим, панталончики на завязочках, все края кружевом плетёным и прошвой тонкой украсили. Но привычка вторая натура, не смогла наша добрая тетушка носить «причуды боярские». Оставила себе один комплект под платье выходное, остальное назад вернула: «Может, кому сгодится». Как в воду смотрела – сгодилось. А вместо платья или халата дам женщине пока мантию дедову, серую.
С ворохом одежды ввалилась я в предбанник в тот момент, когда мои распаренные гостьи из мыльни вышли. Пока помогала девочкам волосы подсушить и одеться, женщина сама управилась. Краем глаза видела, что не спускает она с меня настороженного взгляда. Что можно ждать от немой чудачки, которая мало что от дождя укрыла, но и в мыльню пустила париться, ещё и одежду принесла новую.
– Барышня, мне нечем заплатить за милость такую, – сказала гостья на кухне, удерживая за руки девочек, чтобы за стол накрытый не сели.
Те, хоть и не смели матери ослушаться, но такими голодными глазёнками смотрели на миски с горячей кашей, на куски пирога, на вазочки с мёдом и вареньем, что я просто сама перехватила их ручонки и отвела за стол: «Ешьте!». Туда же подтолкнула и женщину.
Тут Дуняша в дом ураганом ворвалась:
– Даша, ты куда пропала? Дождь закончился, а тебя всё нет… – и увидела, что я не одна. – Ой! Здрасти!
И вежливо в книксене присела. Мои уроки этикета девочка назубок знала. Знала, что неважно, кто перед тобой – крестьянин или горожанин, боярыня или дворянка, – младшие всегда здороваются со старшими. Да, мы поясные или земные поклоны не отбиваем, но от книксена или реверанса ноги не подломятся.
С приходом помощницы беседовать стало проще. Она «переводила» мои бестолковые жесты, и мне не надо было выписывать руны, чтобы задать вопросы.
– Зовут меня Екатерина Дрёмина, дочерей моих Светана и Арина. Родились они в один день почти семь лет назад. По отцу я из купеческого рода Никитиных. Раньше жили мы в Киеве. Городок есть такой небольшой выше по реке. Отец и муж лодьи торговые гоняли до самых границ норманских. Туда зерно везли, мёд и воск. Оттуда меха и рыбу. Богато жили, вольно. Да видно прогневали мы богов светлых, и всё разом кончилось.
Из последнего похода почти вся дружина купеческая больными вернулись. Но на это мало кто внимание обратил. Ранняя весна, лед с рек едва сошёл, легко лихоманку на воде подхватить. Но потом заболели те, кто лодьи разгружал, и семьи их. Тут-то и всполошились горожане. Страшное слово «мор» как лесной пожар по городу разнеслось. Боролись с этим просто: забивали окна и двери в домах болящих и ждали сорок дней. Выживут – хорошо, а нет, так спалят трупы вместе с домом, чтобы заразу выжечь. И никому неинтересно, что в доме вместе с покойниками могли быть живые.
Екатерина с девочками были теми выжившими, которым предстояло сгореть в очистительном огне. Женщина собрала в узел какую-никакую одежду попроще, чтобы не выделяться среди путников на дороге, деньги рассовала по ладанкам да поясам, украшения, те, что помельче в тряпицы закрутила, дабы не звякали призывно, и через тайный ход вышли беглянки из родного дома.
Ушли они в ночь, и куда дальше идти, женщина не знала. Решила до утра укрыться у тётки по матери, а утром уйти из города навсегда. Куда? Да куда светлые боги приведут. Работы Екатерина не страшилась, многое делать умела. И не только золотом да бисером вышивать, что уместно дочери купца тароватого*, но и обед приготовить могла, и постирать, и убрать. Отец всегда напутствовал дочерей, что белоручки богато не живут.
