— Ладно тебе, командир, — примирительным тоном
сказал Корнеев. — Я немой и убогий Альберт… Кстати, почему я не могу
разговаривать? От рождения?
— Зачем тебе знать эту трагическую историю? —
махнула рукой Лайма. — Я сказала им, что в детстве у тебя была психическая
травма. Главное, помалкивай, раз уж ты рассекретился. Неудачно получилось. Для
психа ты слишком красив. И глаза у тебя умные. Хорошо, что гости застали тебя
хотя бы в тот момент, когда ты ушел в творческое пике. А не пробегающего к
своему подвалу с куском сыра в зубах.
Лайма долго собиралась на вечеринку. Она выбрала простое
льняное платье и вдела в уши крупные серьги. Волосы завила в локоны и распустила
по плечам. Взяла с собой красивую коробку конфет и ровно в восемь часов
отправилась в гости.
— И прошу тебя, Евгений, не высовывайся на
улицу, — попросила она. — Ты пробуждаешь в женщинах нездоровые
инстинкты.
— Почему это нездоровые? — пробормотал Корнеев. —
Как раз очень даже здоровые.
* * *
Калитка оказалась открыта, а Граков встретил ее на пороге
своего дома. Был он одет в мягкие брюки и трикотажную рубашку с треугольным
вырезом. В вырезе виднелся кусочек груди — гладкой и коричневой, словно
древесина. С первого же взгляда становилось ясно, что тело этого парня
обтесывали шторма и самумы.
Крепкая фигура и крепкая рука, так же как и приветливая
улыбка, были атрибутами истинного путешественника. Он стоял на крыльце, ожидая
гостей, с высоко поднятой головой, и казалось, что его овевает какой-то совсем
другой ветер, не здешний, богодуховский, с ленцой прочесывающий окрестный лес,
а мощный, суровый ветрище, напоминающий об океанах и горах, упирающихся в самую
Луну.
— Очень рад вас видеть, — сказал Граков и, заметно
смягчив голос, добавил: — Лайма.
Наклонился к ее руке и легонько поцеловал. Она
почувствовала, как сердце неожиданно провалилось куда-то в живот, словно она на
качелях взвилась в небо, а потом начала падать вниз, к земле.
Лайма подумала, что галантность — привилегия сильных людей.
Мужчина, прошедший полсвета, не раз спасавшийся от смерти и спасавший других,
умеющий держать в руках в равной степени и иголку с ниткой, и винтовку,
неотразим в глазах женщины, когда проявляет галантность. По сравнению с ним
салонный красавчик, создавший свое тело на тренажерах, выглядит обыкновенным
кривлякой.
Войдя в гостиную с этой мыслью, Лайма первым делом бросила
взгляд на Анисимова, который уже был тут и разговаривал возле окна с Венерой
Остряковой. К Лайминому великому огорчению, он хорошо выглядел. Мужественно.
Так писателю выглядеть вовсе не положено. Мастер художественного слова должен
быть хлипким, иметь дряблые трицепсы и нависающий над поясом штанов живот.
«Вероятно, он пишет одну книгу в пятилетку, — решила Лайма. — А все
остальное время играет в гольф и катается на горных лыжах. И строит заборы».
Кроме Анисимова и Венеры, в комнате находился еще один
незнакомый мужчина. «Дюнин или Чуприянов? — задала она себе вопрос. —
Дизайнер или бизнесмен?» Решила, что бизнесмен, и не ошиблась.
Бизнесмена в нем выдавали глаза — равнодушные, как у
рептилии. Он был среднего роста, лет тридцати, довольно упитанный и при этом
какой-то рыхлый — словно старый плюшевый медведь, в котором свалялись опилки.
Впрочем, когда Граков их познакомил, Лайма сразу заметила, как тот оживился.
Вероятно, решил, так сказать, «тряхнуть опилками». Не зря еще на подходе она
метнула в него парочку своих коронных взглядов из-под ресниц, которые ее бывший
жених называл «испанскими кинжалами».
— Лайма, — протянул Чуприянов. — Имя, которое
ласкает язык. Экзотическое…
— Ничего подобного, — улыбнулась она.
— Оно такое мягкое, такое сыпучее, как песок на берегу
моря…
— О, это не дежурный комплимент, — заметила Венера,
приблизившаяся к ним с бокалом в руке. — Это настоящая поэзия!
— У нее действительно зыбучее имя, — поддержал
Анисимов, вытянув через трубочку почти весь коктейль за один присест.
— Так вы вдова? — уточнил на всякий случай
Чуприянов, оглядывая ее всю, начиная с кончиков туфель и заканчивая локонами.
Это могло бы выглядеть оскорбительным, не будь бизнесмен так искренен в своем к
ней интересе.
— Да, я одинока.
Чуприянов понизил голос и сказал так, чтобы слышала только
она:
— Но это же неправильно!
Крокодил проголодался. В его желтых глазах зажегся охотничий
азарт. С одной стороны, хорошо — этого Лайма и добивалась. Мужчина, увлеченный
женщиной, теряет над собой контроль. Что бы они там про себя ни плели — теряет
безусловно. Хотя бы на время, на час, на мгновение. Этого ей будет достаточно
для того, чтобы развеять подозрение или укрепиться в нем.
Граков, впрочем, тоже не оставлял Лайму без внимания. То и
дело он возвращался к ней, шутил, делился впечатлениями. Когда она обнаружила
на столике его очки и повертела их в руках, он немедленно оказался рядом и
сказал с сожалением:
— Старею, теряю хватку. Хочу признаться вам еще в одной
слабости. Купил приспособление для убоя комаров и на ночь вставил в розетку.
Когда я дома, мне хочется чувствовать себя комфортно.
В другой раз он подошел, когда она отправила Чуприянова за
минералкой и листала журнал, рекламировавший всякие элегаронные штучки —
плееры, DVD, видеомагнитофоны, магнитолы. Вероятно, Гракову показалось, что ей
скучно, и он поспешил исправить ситуацию:
— Вы меня дискредитируете как хозяина. Выглядите так,
будто умираете от тоски. — Он отобрал у нее журнал и засунул его куда-то
под крышку журнального столика.
Лайма оглядела гостей. Олег Бабушкин не пришел. Наверное,
обкурился своих жутких папиросок и лежит, позеленевший, на кровати,
галлюцинируя…
Егор Остряков, которого супруга на время выпустила из поля
зрения, сидел на маленьком диванчике, положив ногу на ногу, и придирчиво
рассматривал обстановку. У него был взгляд опытного тусовщика — не то чтобы
скучающий, но какой-то невнимательный. В этом доме, в этом обществе его, в
сущности, ничто не интересовало по-настоящему. Но, во-первых, пойти сюда хотела
Венера. А во-вторых, отказывать такому человеку, как Граков, не очень-то умно.
Мало ли, как там дальше жизнь сложится…
В центре гостиной стоял стол с закусками, чистые тарелки и
батарея бутылок с соками и водой. Бар находился отдельно и поражал своим
богатством. В конце концов мужчины столпились возле него и принялись обсуждать
марки, выдержку и условия хранения драгоценных сортов вина. До тех пор, пока не
пришли Дюнины.
Лену Дюнину все здесь называли не иначе как Леночкой. Наряд
«кавказской пленницы» она сменила на длинное платье с откровенным вырезом на
спине и розой на поясе. Высокие каблуки добавили ей роста и изящества. Однако
ничто не могло помочь этой женщине затмить собственного мужа.
