Многие из них, кстати, любят писать воспоминания. Вот бы с
ними поговорить — как автору будущей книги. Вдруг кто и вспомнит о каких-то
особенных делах в Тихорецком районе или, может быть, и в самой Богодуховке.
Пусть даже расскажут байку, сплетню, слух — всё равно будет полезно. Только вот
упомянутая категория граждан особая, это народ по большей части закаленный,
суровый и бдительный. Приходить к ним без подготовки, без рекомендаций, с
праздными расспросами специфического характера — значит обречь операцию на
провал. С другой стороны, чем плоха его придумка с краеведом? Как ее можно опровергнуть?
Замысел должен быть воплощен в два этапа. Первый: найти
координаты людей, соответствующих необходимым требованиям. Второй: иметь
легальный, удовлетворяющий собеседника мотив для общения.
Поразмыслив еще немного. Медведь понял, кто сможет ему помочь
разыскать нужных людей. Этот свой контакт в интересах работы он еще не
использовал ни разу. Милая женщина, с которой у Ивана много лет назад был
мимолетный роман. После этого они лишь перезванивались, но однажды он вытащил
ее дочку из одной очень неприятной истории, связанной с наркотиками. Вытащил
буквально с риском для жизни. Женщина знала это и смогла оценить, благо сама
была юристом и несколько лет работала следователем. Теперь у нее свой бизнес,
весьма тонкий и специфический: розыск людей. Мертвых, живых, пропавших без
вести во время войн и в мирное время. Она имела в своем распоряжении десятка
полтора профессиональных специалистов и огромные базы данных на живых и мертвых
в России и за рубежом.
Что касается причин его появления у представителей бывшей
военной и партийной элиты, то здесь он использует тот же апробированный вариант
с Союзом писателей и книжкой. Если будут звонить узнавать, то прикрытие
обеспечено — да, есть такой человек, действительно пишет книгу об истории
района.
Решено! Он не станет информировать Лайму и Корнеева,
провернет все сам. А если провалит дело — сам и ответит за все.
* * *
Повязав голову косынкой. Лайма вышла в сад. В руках у нее
были грабли и лопатка, которую она держала острием вперед, будто собиралась с
ее помощью обороняться от нападения. Ей страстно хотелось знать, как чувствует
себя Анисимов после драки. Посплетничать еще никто не заходил, и она не
представляла, как расстался писатель с Граковым в день испорченной им
вечеринки.
Выбрав грядку поближе к дому соседа, почти у самых
жасминовых кустов, она принялась выпалывать траву и разравнивать землю. И так
увлеклась, что не заметила, как из своего дома вышел Анисимов и неторопливой
походкой приблизился к ней.
— Что это вы тут делаете? — спросил он полным
изумления голосом.
Лайма вскинула голову, распрямилась и вытерла со лба пот
тыльной стороной ладони. Вид у дебошира был самый обыкновенный — ни тебе следов
раскаянья, ни заискивающего тона.
— Готовлю грядку для посадки зелени, выпалываю
сорняки, — резко ответила она. — Теперь, когда я осталась одна, мне
самой приходится думать о пропитании.
— Полагаете, я буду платить вам за то, чтобы вы не
уничтожали мои посевы? А после моих грядок вы перекинетесь на совхозные поля?
— Идите к черту.
— К вашему сведению, это была грядка с салатом.
— С салатом?!
— Вы что, не знаете, как выглядит салат? — Он
перешагнул через брошенные грабли и приблизился к огороднице вплотную.
Некоторое время натужно молчал, словно пытался вытолкнуть из
себя слово, которое упорно не желало проходить сквозь стиснутые зубы. Потом
вдохнул и сказал:
— Прошу меня извинить за то недоразумение.
Лайма мгновенно обрела почву под ногами. Он извиняется!
— Вы называете безобразную драку недоразумением? —
холодно вопросила она. — Даже не смешно.
Анисимов помолчал, играя желваками, будто пережевывал ее
слова, потом повел бровями и еще раз повторил:
— В любом случае прошу прощения. Я не должен был так
себя вести.
Развернулся и пошел прочь, оставив Лайму над кучкой
тщательно выполотого латука.
— По-моему, вы просто не умеете пить! — крикнула
она ему в спину.
Он дернулся, но не обернулся. Лайма сердито оглядела
результаты своего труда, собрала уничтоженную зелень в ведерко и высыпала ее в
компостную кучу. Куча тоже была писательской — собственную она еще не завела.
Ей и в голову не пришло проверить, на месте ли Корнеев. Она
была уверена, что он сидит в подвале в обнимку со своим компьютером, забыв о
том, что на свете бывают живые люди.
Между тем Корнеев ушел в самоволку. Поскольку его пребывание
в доме Лаймы было рассекречено, он не особо опасался появляться наверху. И вот
в окошко он увидел, как Венера Острякова — грустная и прекрасная — в полном
одиночестве отправилась на прогулку в сторону леса. На голове у нее была
соломенная шляпа, в руках — прутик. Она везла прутик по земле, как девочка,
которой не с кем играть.
В Корнееве внезапно взбурлила кровь. Он решил, что даже
немой, слегка трехнутый Альберт способен заставить ее улыбнуться. Проскользнул
через заднюю дверь, выпрыгнул через знакомый лаз и пролеском, по папоротнику,
бросился Венере наперерез.
Однако пожар в его груди был внезапно потушен — и
безжалостно. В качестве пожарника выступил Олег Бабушкин, который появился на
пути Корнеева в тот самый момент, когда тот собирался перелезть через корягу.
— Это кто ж ты такой будешь? — изумленно спросил
Бабушкин, тряхнув лохмами.
Корнеев помотал головой и пальцем показал на свой рот,
промычав нечто нечленораздельное.
— А! Понял. Альберт ты, проживаешь вместе с вдовой. Хорошо
устроился, шельма! Баба классная, о тебе заботится. Чего ты по лесу-то бегаешь?
От нее, стало быть, удрал?
Корнеев еще раз помотал головой, теперь уже в положительном
смысле.
— Понимаю, — похлопал его по плечу
Бабушкин. — Тебе воли захотелось… Воздуху понюхать, травки пожевать.
«Нашел лошадь, — раздраженно подумал Корнеев. —
Чего ему надо?»
Бабушкину надо было общаться. Он находился в философском
настроении и жаждал иметь под боком если не собеседника, то хотя бы слушателя.
Альберт для этой цели не очень-то подходил. Но все-таки живой человек, не белка
какая-нибудь. Кроме того, глаза у него хорошие — смышленые такие, как у
напроказившего мальчишки.
Венера уходила по дороге все дальше и дальше — Корнеев
отлично видел ее яркое платье в просветах листвы.
— Пойдем, друг, со мной, — сказал Бабушкин тоном
ветеринара, которому принесли кастрировать кота. И показал рукой куда-то в
чащу. — У меня там костерок горит, перекусим.
«Своего участка ему мало», — бесновался про себя
Корнеев, не имевший возможности отказаться от приглашения по-человечески.
Конечно, можно воспользоваться репутацией идиота и ускакать в другую сторону,
размахивая воображаемой шашкой. Однако Бабушкин, на взгляд Корнеева, и сам
немножко «того», и нет никакой гарантии, что он с улюлюканьем не помчится
следом.
