— Это чудо! — наконец воскликнула она. —
Наверное, племянник сестры моего мужа испытал сильный стресс и снова заговорил!
После стольких лет!
— Он лежал возле холодильника, — не в силах
совладать с иронией, поддакнул Анисимов. — Вероятно, обнаружил, что вы
съели всю колбасу. Тут-то стресс его и настиг. К сведению: вы можете сократить
его титул. Племянник сестры вашего мужа — это все равно что просто племянник
вашего мужа. И для мужа, и для его сестры Альберт в равной степени является
племянником.
— Ерунда, — отрезала Лайма, которой страшно не
понравился его тон. — Мой муж был приемным сыном в семье. И племянник его
сестры для него вообще никто!
— Он сказал, что он не Альберт, — снова встряла
Венера. Как обычно в присутствии Корнеева она раскраснелась и стала
волноваться.
— Что вы говорите? — Лайма не верила своим ушам.
— Честное слово, — во весь рот улыбнулся Граков,
сохранявший бодрый настрой. — Он сказал, что он Артур. Брат-близнец
Альберта.
Лайма в кои-то веки ощутила свою полную неспособность
мыслить здраво.
— А где тогда сам Альберт? — оторопев, спросила
она.
— Накануне ушел на автобусную остановку, —
продолжал докладывать Граков.
— О!
— Так это действительно не он? Не Альберт? —
испуганно спросила Венера, пожирая спящего Корнеева глазами.
Лайма некоторое время держала паузу, потом задумчиво
сказала:
— Возможно.
«Они аферисты, — решил Анисимов. Ему отчего-то стало
весело. — Парочка самых настоящих аферистов. Вот это номер! Но прежде чем
разоблачить их, надо узнать, что они задумали».
— У Альберта в самом деле есть брат, — медленно
произнесла Лайма. — Артур. Я его очень давно не видела.
— А второй из братьев… полноценный? — мигом
сориентировалась Венера. Ее интересовало здоровье обоих братьев, и психическое,
и физическое, конечно, тоже.
— Не думаю, — повел бровью Анисимов. — Если
судить по тому, что он жарил и ел траву, из лодки выпали оба брата.
— Из какой лодки? — озадачился Граков. История
несчастного Альберта была ему неизвестна.
— В детстве братья выпали из лодки и начали тонуть. Их
долго выуживали из воды, что повлияло на их дальнейшее развитие. Один перестал
разговаривать, а второй… — Лайма скосила глаза на Корнеева. Его сон не был глубоким
и каждую минуту грозил прерваться. — А про второго я ничего не
знаю, — помрачнела она. — По-моему, с ним все в полном порядке.
Одного взгляда на Анисимова и Гракова было достаточно, чтобы
понять — палку они с Корнеевым уже перегнули. Ни один здравомыслящий человек не
поверит в братьев-близнецов. Подтвердив версию Корнеева, она, конечно,
сглупила. Просто растерялась. Отступать поздно. Существует только один выход:
так называемый Артур должен быть совершенно нормальным. И не просто нормальным
— великолепным. Он затмит собой все то вранье, которое они нагородили.
— Алкоголем от него не пахнет, — сказала Лайма,
принюхиваясь. — Но этот странный душок…
— Вероятно, он отравился каким-то растением, —
высказала предположение Венера.
Корнеева решили немедленно привести в чувство и выяснить про
желуди все до конца.
— Степан, вы же должны знать, что делать в такой
ситуации! — обратилась Лайма к Гракову. — В ваших путешествиях
наверняка всякое бывало.
— Тогда я делал промывание желудка по методу йогов.
Кррнеев мгновенно ожил и заявил, что он не позволит себя
промывать.
— Я, конечно, не токсиколог, — заметил
Анисимов, — но мне кажется, его надо хорошо накормить и дать побольше
жидкости.
Он неожиданно почувствовал невероятный душевный подъем. Мир
стал не таким мрачным. Раз это парочка аферистов, значит, Лайма не проявляла
жестокосердия и не издевалась над бедным больным. Они сообщники! Заговорщики.
Всего-то!
Лайма сделала Корнееву несколько холодных компрессов. От
мокрых тряпок он отчаянно отбивался, а вот кофе принял с благодарностью. После
третьей чашки к нему вернулся нормальный цвет лица. Или почти нормальный.
— Артур, это действительно ты? — спросила
«родственница» напряженным голосом. — Куда ты дел Альберта?
Корнеев поднял голеву и посмотрел на свою напарницу. Ее зрачки
казались кончиками копий, готовых вонзиться в его сердце.
— Я отвез его в санаторий. Извини, Лайма, мы хотели
подшутить над тобой. Но шутка не удалась. Видно, я чем-то отравился и
почувствовал себя…
— И ты не ел желуди?
— Какие желуди? Ты что?
— Наверное, это был горячечный бред, —
предположила Венера.
Она выглядела так, будто у нее самой подскочила температура.
Щеки алели, губы пылали, глаза блестели ярко, словно она выпила шампанского.
«Может, оно и ничего? — с вялым оптимизмом подумала Лайма. —
Пусть Венера соблазнит Корнеева, а ее муж захочет прикончить красавчика. Чем
больше конфликтов мы породим, тем быстрее выплывут наружу все местные секреты».
Ссоры, скандалы и столкновения губительны для всякого рода тайн. Их мутные
волны выносят на поверхность обломки душевных кораблекрушений, которые до
времени покоились на дне.
Самое ужасное, что гости не желали уходить, несмотря на все
намеки Лаймы — тонкие и не очень. Ей страстно хотелось остаться с Корнеевым
наедине. Тому же, напротив, этого очень не хотелось, поэтому он на полную мощь
включил свое обаяние.
— Скажите, Артур, а чем вы занимаетесь? — задал
наконец Граков тот самый вопрос, которого Лайма боялась больше всего.
Корнеев, который не умел правдоподобно врать, способен
сочинить что-нибудь совершенно неудобоваримое, что не сможет проглотить даже
очумевшая от него Венера.
— Я артист, — ответил он, накалывая на вилку сыр,
который ему очень понравился. Он съел уже тарелку этого сыра и принялся за
вторую.
— Что вы говорите?! — громко воскликнул Анисимов,
и Лайма посмотрела на него с подозрением. Похоже, что он издевается.
— И где же вы играете? — Граков, напротив,
принимал все за чистую монету.
Корнеев немного помолчал, дожевывая, потом пояснил:
— Я артист малых форм.
— Он снимается в рекламе, — поспешно сказала
Лайма. — Пока что.
— Неужели? — привязался Анисимов. Ему доставляло
удовольствие вынуждать их врать дальше. — И что же вы рекламируете?
— Всякое, — махнул вилкой Корнеев. — Ну, там…
крем для обуви, антиникотиновый пластырь, овсяную кашу.
— Какую? — Анисимов даже лег грудью на стол. Ему
страстно хотелось загнать афериста в тупик.
Корнеев перестал жевать. Овсянку он видел обычно только в
тарелке, когда кто-нибудь варил для него кашу. А если даже покупал хлопья в
магазине, то делал это по-мужски — искал на упаковке слово «Геркулес» и
засовывал ее в тележку.
