Но хозяйка вернулась. Оказывается, она ходила за очками,
которые теперь криво сидели на ее длинном, загнутом вниз носу. Пелагея
Никифоровна снова уткнулась в блокнот. «Господи, — подумала Лайма, —
хоть бы она буквы не забыла. А тогда что — придется рисунками общаться?» Не
пришлось.
— Ты из милиции? — вдруг спросила бабка, да так
громко, что Лайма вздрогнула и непроизвольно дернула головой.
— Почему не в форме? — сурово поинтересовалась
Пелагея Никифоровна.
«Жарко», — написала Лайма и трусливо отвела глаза в
сторону.
Тут Пелагея Никифоровна снова встала и скрылась за
занавеской. Звуков теперь никаких не раздавалось. Похоже, на этот раз она ушла
в какие-то дальние чертоги. «За другими очками пошла, что ли?» — недоумевала
Лайма.
Отсутствовала хозяйка избы довольно долго. Но когда
появилась, в руке у нее был небольшой, защитного цвета рюкзачок.
— Возьми, своим отдашь. Вчерась нашла за поленницей.
Ваши-то искали когда — все вещи забрали. А энтот во дворе — дровами был
прикрыт. Дрова они не разбирали.
Произнеся так много слов подряд, старуха как будто
выдохлась. Опять встала посреди комнаты и молча смотрела в пространство.
Заглянув в рюкзак, Лайма замерла — там, среди книг и
множества сложенных в несколько раз карт местности, лежала обыкновенная
коричневая барсетка. Раскрыв ее дрожащими руками, она увидела паспорт,
водительские права, перетянутую резинкой пачку пятисотрублевок, три сотенные
долларовые бумажки и множество купюр по десять и двадцать долларов.
Кое-как распрощавшись с хозяйкой (Лайма махала руками,
кивала головой и всем своим видом показывала, как благодарна за помощь), она
стремглав побежала домой, прижимая к груди драгоценный рюкзак. Соседи, вторично
за последний час наблюдавшие Лаймин спринт, решили, что она либо серьезно
готовится к каким-то спортивным состязаниям, либо таким экстремальным способом
решила похудеть.
* * *
— И ты взяла мешок? — Корнеев аж подпрыгнул в
кресле. — Ведь это вещественное доказательство! Нас теперь посадят, и
правильно, между прочим, сделают.
— А что я должна была делать — отказываться? Ты бы
попробовал с ней пообщаться. Я бы ей до пенсии объясняла, кто я и что мне
нужно.
— Как будем выпутываться?
— Да просто — отнесу мешок куда надо, скажу — пришла к
бабке картошки купить, а она попросила меня передать его в милицию.
— А если они ее спросят?
— Пусть попробуют, — мстительно улыбнулась
Лайма. — Они с ней уже общались. А кто с бабкой Пелагеей один раз
пообщается, второго уже не захочет.
— То-то мужик этот постоянно жил у нее.
— Я, кажется, поняла, почему он у нее останавливался.
Там до леса — рукой подать, он прямо за калиткой. Между прочим, и развалины
рядом, минут десять хода.
— Как они, интересно, общались? — задумчиво
спросил Корнеев.
— Да он, говорят, уже лет пять, а то и больше сюда
приезжает. Вероятно, старуха тогда была более коммуникабельной. А потом они
стали понимать друг друга без слов. Да и о чем им говорить-то?
— Ладно, — прервал ее размышления Корнеев, —
быстро смотрим, что там у него, — и в милицию.
Кроме паспорта на имя Игоря Петровича Шашкова, в мешке были
явно музейно-архивного происхождения военные карты боевых действий, которые
велись в Тихорецком и соседних с ним районах. Карты были испещрены какими-то
странными пометками.
— Ты езжай, а я пока поищу, кто такой этот Шашков и чем
он занимался, кроме раскопок и продажи найденного.
В милиции, куда Лайму подвез галантный Остряков, все
оказалось буднично и просто.
— А, — протянул дежурный, молоденький лейтенант, —
помню, помню. Давайте мешок, приобщим его к вещдокам. Вы заглядывали, что там?
— Нет, конечно, — фыркнула Лайма, — зачем мне
смотреть в чужой мешок? Меня попросили его отдать — я отдала. Мне надо что-то
подписывать?
— Нет, оставьте свои координаты, если потребуется —
вызовем вас. Говорите, в коттеджном поселке живете?
— Да. А когда вызовете? Когда найдут хозяина?
Лейтенант вздохнул:
— Если до сих пор он не нашелся, то, скорее всего, и не
найдется.
— Извините, конечно, за любопытство. — Лайма скромно
потупилась. — А где пропал этот мужчина? Неизвестно? У нас ведь в поселке
все сплетни да слухи.
— ??н же по лесам шерудил, знаем мы таких. Мог и в
болото провалиться, и по пьяни еще что-нибудь учудить. А лес — дело серьезное.
— Его искали?
— Да кто будет заниматься поисками? Нас тут и так мало.
Конечно, окрестности прочесали, даже с собаками. По этому делу и заявления
никакого нет. Бабка, когда пропал жилец ее, пришла в администрацию — звоните,
мол, в милицию. А писать ничего не хочет. Или не умеет.
— А родственники?
— Еще не объявились.
— Им сообщили? Нет? Так сообщите! — В голосе Лаймы
звучало благородное негодование.
— Кому? Мы же не знаем, кто он и откуда. Может, в мешке
этом что-то есть.
— Вот и посмотрите. А я поеду. Удачи! — И очень
довольная собой. Лайма пошла к машине.
* * *
— Знаешь, с кем мы имеем дело? — поинтересовался
Корнеев, когда Лайма со стаканом сока в руке спустилась в его подвал.
— Знаю. С Шашковым Игорем Петровичем, чей рюкзак я
только что отдала в милицию.
— Я выяснил, .что господин Шашков был одним из лидеров
черных следопытов. Эти серьезные ребятки, если верить их сайтам, относятся к
нему с огромным почтением. Он у них что-то типа законодателя моды.
— В каком смысле?
— У них там разные направления есть. Но все поставлено на
широкую ногу: импортные металлоискатеди, землеройная техника. Наобум не
работают — копают, руководствуясь исключительно картами военной поры. Главная
фишка — обнаружить нетронутые военные захоронения, причем как наших солдат, так
и немцев. Вскрывают братские могилы, фильтруют содержимое.
Лайма содрогнулась и сказала:
— Как можно, ведь это же кощунство.
— Конечно. Но представляешь, какие это деньги? Оружие,
боеприпасы — все идет в дело. Они же бандюкам все это продают. А коллекционеры?
Ордена, медали, бляхи всякие. Каски. Будешь смеяться, но у них покупают даже
пластиковые коробочки с презервативами, которые солдатам вермахта выдавались.
— Какая гадость!
— Гадость, — радостно согласился Корнеев. —
Но главный бизнес они делают на немецких именных медальонах. Если есть такой
медальон, родственники могут подавать правительству прошение о пенсии. Пенсии,
предсталяешь, какие там?
