— Вот поэтому люди и пропадают! — поддержал
Корнеев. — Инопланетяне наших ловят и — как ты говорила? —
перерабатывают в зеленую биомассу.
— Но эти люди черные, — напомнил Медведь, — А
у Лейтера в книжках зеленые.
— Может, они внутри зеленые, — не согласился
Корнеев. — А сверху — как негры.
Лайма не выдержала и рассмеялась:
— Прекратите сейчас же!
Первые реальные подозрения шевельнулись у нее в душе.
Возможно, Кукуба действительно изображает фанатичного пророка, а на самом деле
возглавляет какое-нибудь международное тайное общество? Секту? Или тайный фонд,
стягивающий в одно место силы, деньги и… что еще? Может быть, за этим Кукубой
нужно следить денно и нощно?
Медведь и Корнеев отнеслись к предстоящей операциисо всей
серьезностью. Они загодя собрали компактные рюкзачки, в которых чего только не
было. Оружие тоже решили прихватить.
— Наручники обязательно положи, — напомнил Корнеев
напарнику. —«Языка» брать будем. Баллончик с газом — на случай, если он
начнет сопротивляться. И что-нибудь потяжелее. Вдруг это и впрямь пришелец,
которого наша химия не берет? И шапочки на голову наденем с дырками для глаз и
рта. Чтобы нас никто не опознал» если что.
— Что — если что? — подозрительно спросила
Лайма. — Вы мне-тут самодеятельностью не занимайтесь. Действовать будете с
моего разрешения.
— Есть, командир! — воскликнул Корнеев и приложил
руку к воображаемой фуражке. — Дожидаемся завтрашней ночи, идем на
развалины и ждем твоего разрешения отлавливать пришельца.
* * *
К вечеру небо стало затягиваться тучами, и стало понятно,
что без дождя не обойдется. Да, в общем-то, это было к лучшему, так как жара
стояла уже несколько недель подряд. Приятная прохлада опустилась на
Богодуховку, и даже самые ленивые выползли прогуляться и подышать предгрозовым
воздухом. Прогуливались по дорожкам, останавливались, болтали немного и
расходились в разные стороны.
Дачную идиллию прервал дождик, который начал мелко
накрапывать, становясь крупнее и крупнее. Потом сверкнула первая молния, и
после нескольких секунд тишины раздался мощный удар грома. Казалось, сотряслось
само небо.
С визгом и криками, как маленькие дети, солидные дяди и тети
стали разбегаться под красные крыши своих дорогих убежищ. Улочки опустели,
дождь лил все сильнее. Под его мерный аккомпанемент наступала ночь.
Чуприянов сидел на открытой веранде дома в кресле-качалке со
стаканом в руке. Рядом, на столике, стояла уже изрядно опустошенная бутылка
хорошего шотландского вискаря. Дмитрий, не торопясь, приканчивал ее, твердо
вознамерившись к ночи напиться, заснуть чугунным сном и не просыпаться до
самого утра. А утром он должен встать, снова увидеть яркое солнце, синее небо,
зеленые деревья, разноцветные веселые шмотки своих соседей и соседок.
Стало совсем темно. Гроза, сверкнув еще несколько раз
великолепными молниями, переместилась куда-то за лес и погрохатывала уже там.
Зато дождь, похоже, прекращаться не собирался. Было сыро и неуютно.
«Камин, что ли, затопить?» — вяло подумал Дмитрий, но
поленился вставать. Он попытался дотянуться рукой до валявшегося неподалеку
пледа и чуть не выпал из кресла. «Все, уже хорош, — разговаривал Чуприянов
сам с собой, — последний стаканчик, и баиньки».
С трудом поднявшись на ставшие совершенно непослушными ноги,
он нетвердой рукой долил в почти опорожненный стакан виски, залпом выпил и
направился было в дом. Но тут его ухо уловило какой-то посторонний шум —
хлопающий звук, будто бились друг о друга железяки, причем бились довольно
сильно.
«Что за фигня! Теперь надо идти смотреть», — Чуприянов
мрачно двинулся с крыльца прямо по дорожке, выложенной замысловатой плиткой. Он
не любил, когда что-то было не в порядке. В данном случае его раздражал этот
явно лишний звук. Уже пройдя несколько метров, он вдруг сообразил — калитка! Он
не закрыл калитку, она там и гуляет от ветра, бряцает всем своим металлическим
арсеналом.
Чуприянов медленно брел под дождем к воротам. Зонта он не
взял, да, кажется, у него и не было в доме зонта. Какой-то валялся в машине, но
идти к гаражу не хотелось.
Мысли в голове мелькали разные: «Уже намок весь. Ладно,
потом переоденусь. Надо бы еще выпить — согреться. Вроде я закрывал ее. А это
что еще за…»
Тут прямо перед ним вспыхнула ослепительная молния, следом
за которой на Дмитрия навалились темнота и боль.
* * *
Открыв глаз, он сразу же его и зажмурил — нестерпимо яркое
солнце заливало комнату. Через минуту Дмитрий сделал еще одну попытку, которая
оказалась более удачной. Второй глаз, несмотря на все усилия, открываться
отказывался. Слегка пошевелившись, Чуприянов обнаружил, что доселе послушное,
сильное и ловкое тело ему не подчиняется, причиняя к тому же адскую боль. Впечатление
было такое, словно его разобрали на составные части, как детский конструктор, а
собирая заново, все перепутали.
— Он шевелится, — радостно заверещал знакомый
женский голос.
Немного порывшись в памяти, Чуприянов идентифицировал его,
как принадлежащий Венере Остряковой. Порадовавшись, что память вернулась к
нему, Дмитрий теперь попытался сосредоточиться на решении проблемы; «Что это со
мной такое, и почему „это“ вообще произошло?» Однако память не прояснялась ни
чуточки.
Тут над Дмитрием навис Степан Граков. Внимательно и
сочувственно посмотрел в его единственный глаз.
— В больницу надо везти — рентген делать, и все
такое, — раздался неуверенный голос, принадлежащий Егору Острякову, —
вдруг у него переломы, сотрясение.
— Сейчас позвоню, — и Граков выхватил из кармана
телефон, как меч из ножен.
Но тут Чуприянов, разозлившись, что кто-то решает за него
его дальнейшую судьбу, попытался вставить слово. Получилось плохо, так как
нижняя челюсть почти не двигалась. Раздалдсь странное шипение, переросшее затем
в негодующее, но весьма эмоциональное мычание.
Присутствующие (теперь Дмитрий разглядел, что, кроме Гракова
и супругов Остряковых, в его гостиной находились еще и Лайма, Саша с пуделем на
руках и Антон Анисимов) замерли, стараясь понять, что случилось и что он хочет
им сказать.
— Может, ему плохо? —осторожно предположила Саша.
— Он, наверное, хочет пить, — выдвинул свою версию
Егор и предложил: — Я схожу за водой?
Увидев, что Граков набирает какие-то цифры на телефоне,
Дмитрий вновь запротестовал. Степан в нерешительности остановился — ждал, когда
очередной приступ жизнедеятельности Чуприянова подойдет к концу. Но на сей раз
Дмитрий любой ценой решил довести свое мнение до сведения заботливых соседей.
Он ненавидел больницы и все, что с ними связано, и не собирался туда ехать,
пока жив.
— У меня впечатление, что он не хочет в
больницу, — сказала Лайма, внимательно наблюдавшая за его странным
поведением.
