Большевистская печать начиная с 1919 года чутко реагировала на слухи о распространенности сочувствия матросов противникам большевиков, но все же вынуждена была констатировать факты, свидетельствующие о том, что среди матросов считать себя сочувствующими большевикам стало не принято. Матросы, даже при знакомствах с «барышнями», считали выгодным подчеркивать свой небольшевизм, а при столкновениях мешочников с красноармейцами из заградотрядов могли принять сторону первых. Матросы могли демонстративно уйти с поста, где расстреливали арестованных офицеров. Такой случай произошел в Пензе. Тогда же образ матроса – сторонника Октября, и в то же время не сторонника большевиков стал подгоняться под образ «матроса-клешника». Этот матрос большевистской печатью в тот период рассматривался как «пришлый» после Октябрьской революции элемент и противопоставлялся «сознательным матросам» образца 1917 года. Но дело было не в сроках службы. Молодые матросы на флоте в основном всегда шли за старослужащими. Они чувствовали неприязнь старослужащих к установленным большевиками порядкам, их накопившиеся обиды на власть и выражали протест этим порядкам вычурной «свободолюбивой» формой одежды подчеркнутой аполитичностью и т. п. В свою очередь? комиссары и коммунисты, боровшиеся за сознание матросской массы, чувствовали политическую подоплёку в поведении «клешников» и потому пытались подавить всякие проявления такого поведения. Но это скорее только подпитывало «клешничество», как чаще всего и бывает в результате применения насильственных мер в сфере морали. Комиссары, натолкнувшись в своих усилиях по повышению боеспособности флота на сопротивление команд в виде «клёшничества», а также не желая видеть причины военных неудач в собственной военной некомпетентности (что особенно проявилось в ходе декабрьской ревельской операции), стали склоняться к «переводу стрелок» недовольства на военспецов. Они стали меньше защищать их от команд, а иной раз и сами выдавать их командам в качестве ответственных за разного рода возникавшие текущие проблемы на флоте. При этом часть комиссаров отказывалась менять свою матросскую форму одежды, в то же время стала частично признавать недостатки в собственной среде и использовать другие меры в целях отвода от себя матросского недовольства.
В результате к 1921 году весьма распространенным стал тип матроса со сложным обыденным сознанием, который был в реальности весьма далек от распространенных примитивных исторических схем «революционного матроса». Политические пристрастия при таком сознании в зависимости от складывающихся обстоятельств могли проявляться в самом широком диапазоне: и в виде «ярого» коммуниста, и в виде ярого анархиста, и в виде ярого демократа, и даже в виде ярого белогвардейца (что вскоре особенно показал «мятеж Красной Горки»). Этот тип матроса имел уже опыт борьбы с большевизмом и готовность к этой борьбе в условиях красного террора. Но эта готовность ещё была далека до подлинного демократизма, проявленного в Кронштадтском восстании марта 1921 года. Она могла дойти до союза с белым движением (хотя здесь сразу возникали проблемы адаптации со средой, менее всех других способной принять прежние «революционные заслуги» матросов), но не вопреки революционной левацкой закваске, а благодаря ей, не вопреки участию в убийствах офицеров в Февральской революции и большевистском Октябре, а из-за этого участия. Этому типу близок тип, описанный З. Н. Гиппиус на примере знакомого ей матроса И. Пугачева: «Революционный деятель» в марте, над рассуждениями которого я умилялась, усмиритель апреля и июля, сметливый, хитрый, по сю пору верный нашей кухне (в том смысле, что любит забежать в неё похвастаться). Теперь он форменный мародёр самого ловкого типа. Шатался по всей России, по Украйне, даже залезал в Австрию, всегда был в «тех», кто побеждал, орудовал, прожженный на всём, спекулировал, продавал этих тем, а тех сызнова этим. Говорит без конца, по какой-то своей логике, целует у меня руку (как у «дамы»), ходит в богатейшей шубе, живет в 25 комнатах, ездит на своей лошади (когда не путешествует), притом клянется, что не «большевик» и не «коммунист», и я ему в этом верю». З. Н. Гиппиус здесь, конечно, пристрастна. В написанном портрете явный перебор насчет «25 комнат». Но антибольшевизм как следствие левой революционности в нем отражен. Примечательно, что З. Н. Гиппиус считала нарисовать портрет И. Пугачева более важным, чем свою знаменитую, подробно проанализированную во многих публикациях встречу в трамвае с А. Блоком, которую она привела «кстати» с анализом прошлого после описания встречи с матросом И. Пугачевым.
Ярким признаком матросского недовольства был массовый выход из РКП(б) в конце 1920 – начале 1921 года старослужащих матросов, особенно тех, кто после отпусков вернулся в Кронштадт. Именно они и принесли из деревни массовое недовольство крестьян политикой большевиков и лозунг: «Советы без коммунистов». Совершенно неслучайно именно в начале 1921 года начался и массовый выход матросов из партии большевиков. Не помогли и так называемые «партийные недели», когда в большевики принимали чуть ли не коллективно. Например, на линкоре «Петропавловск» накануне мятежа число коммунистов едва достигало двух сотен человек из почти полуторатысячной команды. При этом настоящих идейных среди них было и того меньше. А ведь членство в партии предполагало им в ближайшем будущем при демобилизации хорошие должности и безбедную жизнь на родине. Но несмотря на это, матросы начали массово выбрасывать партийные билеты, которые, по отзывам современников, валялись прямо на улицах Кронштадта. Только в январе 1921 года из РКП(б) вышло 5 тысяч кронштадтских матросов. При этом количество большевиков в Кронштадте сократилось вдвое.
Глава вторая
Кронштадтская побудка
28 февраля 1921 года в Кронштадте на городском митинге 14 тысяч матросов и рабочих впервые открыто выступили против власти коммунистов, приняв резолюцию, которая требовала вернуть гражданские свободы, признать оппозиционные левые политические партии, а также провести новые выборы в Советы.
1 марта на Якорной площади Кронштадта снова собралось более 15 тысяч человек. На митинг прибыл председатель ВЦИК М. И. Калинин. Матросы встретили Калинина аплодисментами. Калинин уже знал, что вчера на собрании команды линкора «Петропавловск» была принята резолюция за перевыборы в Советы без коммунистов и за свободу торговли. Эту резолюцию поддержал команда линкора «Севастополь» и весь гарнизон крепости.
Едва Калинин начал выступать с большевистских позиций, его сразу начали освистывать. Затем его под улюлюканье толпы согнали с трибуны.
Из воспоминаний матроса В. С. Бусыгина: «Калинин «разошелся» и с кем-то поругался с трибуны! Он, видимо, был возбужден питерскими событиями. На митинге собрались и граждане города, и матросы с кораблей, и коммунисты. А условия для митинга на Якорной площади были не очень благоприятные: кто-то читал, кто-то говорил… Кузьмин призывал матросов к порядку, Калинин заявил: «С хлебом в стране плохо, так не вздумайте и вы требовать хлеба. А если…» Кто-то из гражданских крикнул: «Вы нам хлеба дайте!» И тогда Калинин, «комиссар по панике», не будучи проницательным политиком, истерически рявкнул: «Вы кро-о-ви хотите?.. Так кровь будет!» Такие фразы были неуместны. После своей речи Калинин спустился с трибуны, сел в санки и благополучно укатил на рысаке с женой обратно в Питер. Никто их не задерживал. После отъезда Калинина сложилась конфликтная ситуация. Люди были ошарашены такой речью. Тут кто-то предложил проект резолюции. Возглас: «Все за резолюцию?» Выкрики: «Все!» Резолюция была принята. Обсуждать ее было некогда. Площадь опустела… Все руководство, включая ЧК, организованно сбежало с острова в Ораниенбаум в первый же день неразберихи. События принимали трагический оборот».
