Скоро был готов и приказ: «Ввиду резкого падения за последнее время производительности Обуховского завода, вызванного явным, неуклонным нарушением работающими необходимой трудовой дисциплины, устройства в рабочее время собраний и непроизводительно расходованных ассигнованных заводу народных денег и топлива, Обуховский завод от 25 июня сего года закрывается.
1. Все рабочие и служащие, и технический персонал увольняются.
2. Заводский и Цеховые комитеты совместно с закрытием завода ликвидируются. Члены комитета увольняются на общем основании с остальными рабочими.
3. Расчет производится по день приостановки работ…» Начались переговоры с мятежными судами. К тому времени, как завод закрыли и район объявили на военном положении, дело сложилось так, что 5 судов, готовых на решительные действия против советской власти, отошли на средину Невы, а остальные 5, заявившие нейтралитет, остались у стенки набережной.
Суда, стоящие на средине Невы, долго не решались допустить делегацию завода, но потом согласились с условием, чтобы делегаты явились без оружия. Переговоры эти не привели ни к чему. Вскоре на всех судах замахали флажками. Береговые матросы перевели всем непонимающим морскую сигнализацию, что командующий флотилией приказывает всем судам идти вверх по Неве. Когда суда, исполняя приказ, двинулись в указанном направлении один за другим, три крейсера из 5 державших нейтралитет нарушили этот нейтралитет и также отошли от берега. Что предполагало делать командование, отдав такой приказ, с какой именно целью дивизия тронулась против течения Невы – никто на берегу не знал. Предположения же сводились к следующему: допускалось, во-первых, что команда посадит суда на мель и сама попытается ночью уйти в Финляндию, ждали затем и того, что дивизия откроет огонь.
Меры, какие были приняты для разоружения дивизии, сводились к следующему. На северную дорогу послали крупный бронепоезд «Петропавловск», на обоих берегах реки поставили батарею и по обоим же берегам послали пешие и кавалерийские отряды. Все, что делалось на правом берегу, от дивизии скрывалось, батарею замаскировали, и кавалерийский отряд, выслеживая суда, двигался лесом. Задача отряда состояла в том, чтобы обезоружить и арестовать матросов на случай их побега в Финляндию.
Для решительных мер по разоружению дивизии нужно было иметь два-три судна. С этой целью ревтройка отправила делегатов на «Хивинец», стоящий около бывшего Семянниковского завода.
Команда «Хивинца» была настроена советски, и никто не возражал против разоружения враждебной Советам дивизии. Кроме «Хивинца» в распоряжение Ревтройки поступили суда «Зоркий» и «Грозящий»…
Все три судна подошли на близкое расстояние к мятежной дивизии, и начались переговоры. После того, как вызванный с берега на палубу «Хивинца» оркестр сыграл Интернационал – всей дивизии по морской сигнализации передали ультиматум:
– Немедленно изъявить покорность советской власти и выдать зачинщиков.
Дивизия потребовала время для обсуждения такого предложения. «Хивинец» повторил ультиматум и пригрозил минной атакой. Через несколько минут дивизия запросила принять шлюпку. Когда «Хивинец» спросил – с какой целью – оттуда ответили, что в шлюпке находятся арестованные зачинщики.
Арестованных оказалось 35 человек. Суда развернулись и стали у стенки. Матросов заперли до суда в трюм, а руководителей мятежа немедленно передали в ЧК. Так закончилась попытка поднять восстание против советской власти. Вместе с закрытием завода прекратил свое существование и «Совет 12 апостолов» (так рабочие Обуховского завода именовали избранное ими руководство мятежа. – В.Ш.) – он был распущен так же, как завком и цеховой комитет. На основании резолюции Троцкого новое заводоуправление было составлено из 4 человек. В число их вошли Антонов, Кустов, Трахтенберг и Рыбарь».
Однако после подавления мятежа в Минной дивизии и на Обуховском заводе политическая ситуация в Петрограде стабилизировалась далеко не сразу. Так, 24 июня из-за угрозы забастовки было объявлено чрезвычайное положение на Николаевской железной дороге. Меньшевик П. А. Гарей вспоминал, что забастовка была сорвана «массовыми арестами руководителей в Москве и Петрограде». В Петрограде уличные митинги и сборища разгонялись гвардейцами охраны местных комиссариатов. В воротах Дома предварительного заключения вывесили огромный плакат: «Мы, рабочие и служащие, работаем. Вы, белогвардейцы, бастуете. Здесь для белогвардейцев места есть». Сходные надписи были на трамваях. Рабочих Путиловского завода удержала от участия в стачке позиция руководителей, которые считали ее несвоевременной. В Невском районе бастовали рабочие на бумагопрядильных фабриках Александро-Невской мануфактуры «К. Я. Паля» и Спасской мануфактуры. На Спасской мануфактуре для того, чтобы нельзя было включить станки, рабочие насыпали на передаточный вал наждак. В Петроградском районе бастовала фабрика конторских книг (бывшая «Фридрих Кан»). Рабочие табачных фабрик Шапошникова, «Шапшал», Колобова и Боброва также бастовали. Забастовку поддержали рабочие некоторых предприятий Москвы и станций Московско-Курской железной дороги.
А 25 июня пролетариат Петрограда снова едва не вышел на улицы. В тот день был убит один из самых известных и популярных деятелей петроградского рабочего движения – рабочий-лекальщик завода «Айваз» меньшевик В. В. Васильев, участвовавший в революционном движении с 1899 года, являвшийся членом Учредительного собрания. В ночь с 21 на 22 июня В. В. Васильев был арестован после общего собрания Удельненского кооператива. Под предлогом необходимости допросить его в Невском районе по делу Володарского Васильев был уведен из штаба Красной армии и по дороге расстрелян якобы за попытку бежать. Ценой огромных усилий руководству Петрокоммуны удалось не допустить перерастания массовых похорон рабочего-активиста в новые демонстрации протеста. Матросы Минной дивизии в этих акциях уже не участвовали, так как были к этому времени полностью деморализованы.
* * *
Основной причиной мирного исхода мятежа Минной дивизии следует считать то, что обе стороны главной своей задачей считали не допустить братоубийственного столкновения. Матросы из Минной дивизии никак не ожидали решительности со стороны властей и оказались не готовы к организованному сопротивлению. Безусловно, сказалось и отсутствие единого руководства мятежом, и разобщенность разбросанных по Неве кораблей, а кроме этого, и психологическая неготовность мятежных матросов идти до конца в отстаивании своих убеждений. Все происходило в лучших традициях матросской вольницы – сумбурно, крикливо и митингово. Матросская демагогия и стихийность в данном случае взяли верх над революционной нетерпимостью и левым радикализмом. В подавлении мятежа Минной дивизии сыграл и такой немаловажный факт – за кронштадтцами пошли в своем большинстве матросы, только что принятые на службу на флот по вольному найму. При этом историки сегодня вполне справедливо полагают, что, если бы перевес сил определился за Минной дивизией, нанятые матросы наверняка приняли бы самое активное участие уже на стороне последней.
Что касается Г. Н. Лисаневича, то он был заочно исключен из числа моряков как «занимающийся вредной для родины и революции агитацией». Затем последовал приказ Реввоентрибунала при ВЦИКе об его аресте «за контрреволюционную деятельность», а в сентябре 1918 года Кронштадтский ревтрибунал объявил его «вне закона». Дальнейшая судьба Г. Н. Лисаневича была бурной. Он служил в белой армии на Севере. После ее разгрома остался в Архангельске, где командовал красными морскими силами Белого моря. Впоследствии был дважды репрессирован, трудился инженером-электриком, стал ведущим специалистом в области гидроакустики, занимался рыбным хозяйством. В 1937 году был арестован в третий раз и расстрелян.
