Кроме этого, начавшаяся массовая демобилизация с флота и почти сразу же последовавший за ней обратный призыв на флот только что уволенных матросов, помимо неразберихи, привели к острому недовольству матросской массы непродуманными действиями большевиков.
Из воспоминаний кронштадтского матроса В. С. Бусыгина: «В июле месяце 1918 года стали мудрить над матросами. Было опять чье-то распоряжение команды кораблей распустить, оставить только тех, кто подпишет договор «по вольному найму». Следовало подписать соответствующий договор – или подписывай, или убирайся с корабля! По вольному найму я не служил ни одного дня. Я считал, что военная служба с вольным наймом не вяжется, и потому был с флота отчислен. Исключен из списков в июне 1918 года. Поехал домой, на Урал. Дома пробыл всего несколько недель. В конце августа Уржумский военный комиссариат объявил сбор всех бывших матросов, проживавших в уезде. Набралось тут человек семнадцать, все больше мои одногодки. Пароходом нас отправили до Котельнича, а дальше поездом в Петроград. Старшим отряда был назначен моряк Иван Михайлович Попов. Так я опять направился в Кронштадт. Для того чтобы перевести в звание «Красная армия», не было необходимости разгонять тысячи матросов и солдат по домам, а потом снова их же мобилизовывать! В Кронштадте месяц или больше скапливали возвращавшихся матросов, главным образом жителей деревень. Набралось много сотен человек. Формировались отряды для отправки на фронт, на Волгу, в район Казани. Колчак был около Казани в северо-восточных губерниях – Вятской, Казанской, в Чувашии… Но тут же вышло новое распоряжение – радиотелеграфистов использовать только по специальности. Тогда я решил идти на линкор «Севастополь», но там – полное запустение, народу в нашем кубрике – только электрик Смородин. Из радиотелеграфистов уже никого не было. Что делать? Решил пойти опять на «Огонь» (портовый ледокол. – В.Ш.), но и там оказался ненужным, команда распадалась, не было ни капитана, ни его помощника, ни того радиотелеграфиста-немца, а людей готовили к отправке на фронт. Переночевал, а утром опять возвратился в казарму учебного минного отряда. В Кронштадте встретил своего товарища, сослуживца Алексея Петровича Антонова, Леньку. Он завел в какой-то буфет, угостил бутылкой «лимонаду» и рекомендовал идти в службу связи. Он, оказывается, уже состоял в береговой команде службы связи в Кронштадте. У них не хватало одного радиотелеграфиста…»
В таких условиях главному комиссару Балтийского флота И. П. Флеровскому оставалось лишь жаловаться в Москву, что с комплектацией кораблей и воинских частей на флоте происходит полная вакханалия, что набор на корабли производился судовыми комитетами исключительно самочинно, и он, главный комиссар флота, бессилен что-либо изменить. Разумеется, что многие «революционные» функции судкомов давно вышли за рамки их компетенции и сложившаяся ситуация не соответствовала принципам строительства регулярных вооруженных сил. Но что можно было поделать с матросами, которые делали только то, что они желали!
Что касается Красной армии, то там солдатские комитеты в войсках были распущены еще весной 1918 года, но на Балтике речи о роспуске судкомов и быть не могло. В лучшем случае власть могла только несколько ограничить их права. Поэтому Л. Д. Троцкий делает ход конем – на 5-м съезде моряков Балтийского флота в июле 1918 года проталкивает специальное постановление о председателях судовых комитетов. Отныне каждый из них для утверждения Советом комиссаров флота должен был иметь положительный отзыв от коллектива большевиков или от комиссара бригады. Кстати, 5-й съезд моряков Балтийского флота стал вообще последним матросским съездом. Больше подобных мероприятий большевики уже не допускали, ведь кто знает, как сложится ситуация на очередном таком съезде и какие резолюции могут принять неуправляемые и непредсказуемые матросы?
К лету 1918 года на Балтийском флоте значительно сократилось и количество матросов-большевиков. Часть старых кадров перебралась вслед за правительством в Москву, подалась в ВЧК, отправилась на фронты, а новых большевиков на флоте так и не прибавилось. На многих кораблях и в береговых частях к июню 1918 года вообще отсутствовали большевистские ячейки. Поэтому немногим матросам-большевикам приходилось становиться на учет в территориальные организации, что еще больше увеличивало их отрыв от матросской массы и снижало авторитет самой партии. Такое положение грозило большими неприятностями в самом близком будущем. Надо было что-то срочно предпринимать. Именно поэтому обеспокоенный председатель Совнаркома Петроградской трудовой коммуны Г. Е. Зиновьев в обращении к матросам-большевикам Петрограда призвал их организовать большевистские ячейки на всех кораблях, а также улучшить работу по созданию боеспособного регулярного флота, то есть ускорить работу по свертыванию «матросской демократии».
В июле по инициативе Г. Е. Зиновьева прошло совещание моряков-коммунистов Балтийского флота, на котором была высказана большая обеспокоенность падением авторитета большевиков среди матросов и обсужден вопрос об организации партийных групп и ячеек на кораблях и в частях. «Совещание находит обязательным и необходимым, – говорилось в итоговом решении совещания, – раскинуть по всему Балтийскому флоту и принадлежащим к нему береговым частям коллективы коммунистов, спаянные партийной дисциплиной со всеми местными и областными органами».
В результате определенной организаторской работы большевиков на Балтийском флоте к концу лета 1918 года численность большевистских организаций стала постепенно увеличиваться. Однако при подготовке кораблей к наиболее ответственным и сложным операциям комиссарам всякий раз приходилось «перетряхивать» команды, стараясь укреплять их «безусловными коммунистами или же определенно сочувствующими». На многих кораблях впервые были созданы и довольно массовые большевистские ячейки. Например, на линкоре «Гангут» большевиков и сочувствующих им значилось до 20 % команды, на линкоре «Полтава» – свыше 30 %, а на подводных лодках «Минога» и «Макрель» – более 90 %.
Однако в данном случае с процентами следует быть осторожными, так как матросы по-прежнему легко записывались именно в ту партию, которую им предлагал очередной агитатор. При этом никаких моральных обязательств перед этой партией они на себя, как правило, не брали. Надоест партия и партийцы – просто выбросят партбилет. Другое дело, что с некоторых пор состоять в большевиках стало выгодным, прежде всего, в плане карьеры. Если левых эсеров и особенно анархистов к лету 1918 года стали откровенно оттирать от власти, то их коллег-большевиков, наоборот, массово выдвигали на руководящие должности.
Еще сложнее историкам определить такую расплывчатую категорию, как «сочувствующие». Сочувствие, как известно, дело переменчивое. Сегодня я сочувствую большевикам, а завтра – анархистам. Поэтому зачастую ситуация с реальным раскладом политических сил на том или ином корабле не имела ничего общего с формально подсчитанными процентами.
И все же будем объективны, большевики, стремясь всеми силами усилить свое влияние, действовали весьма грамотно. К этому их толкала непростая политическая ситуация в стране и в особенности непопулярные шаги в большой политике, которые никак не могли понравиться матросам. И форсированная вербовка в ряды большевистской партии, и оттирание от руководящих должностей матросов-эсеров и анархистов, и умаление роли судкомов, которые почитались матросами основой их внутренней демократии, и навязывание комиссаров-большевиков все это вызывало неприятие и возмущение большинства братвы.
