Черт…
Это всё из-за его тяжелых выдохов. Я слышала, что шаги трудно ему даются, и поэтому подумала, что он сейчас упадет.
Я замираю, не решаясь поднять глаза на него или отодвинуться, всё так чудно и диковинно, что в моей голове нет ни одной подсказки, как надо себя вести. Но страх притупляется, я стою, почти уткнувшись носом в его широкую грудь, и ничего не боюсь. Сейчас нет. Я слишком ярко чувствую, что он сейчас контролирует себя. Он не зол и не распален неизвестными мне эмоциями, я как будто впервые вижу его в хорошем расположении духа.
Но не в хорошем здоровье.
Все-таки с ним что-то не так.
Он не опирается на меня, скрипит зубами, но по-мужски упрямо переносит вес на свои ноги и следом отодвигает корпус. Как будто боится придавить глупую малышку, которая сама бросается под стрелу, не смотря на все предупреждающие знаки.
— Я ничего не сделаю, — он решает, что я затаилась, испугавшись его реакции. — Не трону.
Я киваю и хочу уже разжать пальцы, как угадываю то, что сбивает меня с толку. У меня вышла нервная хватка, я, не подумав, вцепилась в него так, что могла бы сделать больно, будь он обычного телосложения, а не железным монолитом. Я чувствую, что на нем такая же рубашка — правый рукав жестче и почти как панцирь. Я не могу пробиться сквозь него и ощутить его плоть, изгибы мускулов и тепло.
Мысленно прошу себя остановиться, только вместо этого поддаюсь моменту и веду пальцы выше. Пытаюсь все-таки нащупать правду под его рубашкой, она идет грубыми изгибами и стоит надавить сильнее, как с губ мужчины слетает перекрученный выдох.
— Больно? — я отнимаю пальцы, но не убираю их. — Что там?
Я переношу вторую руку на его правое запястье и пробую нырнуть под манжет. Хозяин реагирует молниеносно, ловит мою руку и сдерживается в последний момент. Он почти выкрутил ее, показав, что такое “больно” на самом деле.
— Вы сказали, что ничего не сделаете мне, — я запрокидываю голову и ищу сквозь темноту главный ориентир — его глаза. — Не нужно, разожмите.
Я мягко провожу по его напряженным пальцам, которыми он смял мою ладонь. Я кручу в голове все хорошие слова Марины о нем, все моменты, которые можно схватить как таблетку успокоительного и продолжить, у меня нет никакого плана, только ощущение потока, который подхватил меня и впервые не бьет буйным течением, а дает оглядеться по сторонам и даже попытаться найти нужный берег.
Попытаться усмирить стихию, найти к ней ключик и услышать, как разжимаются тиски замка.
Я снова глажу его пальцы, огрубевшие и с очерченными костяшками, и качаю головой, показывая, что не нужно показывать мне свою силу. Я и так чувствую его мощь, она как грозовой фон стоит в комнате и не дает мне дышать полной грудью.
— Спасибо, — выдыхаю, когда мужчина отпускает мою ладонь. — Вам лучше сесть, вы дернулись и… вам больно.
— Я в норме.
— Нет, — я качаю головой. — Я научилась определять по вашему дыханию. Мы же вечно разговариваем в темноте, и я стала чувствительна к звукам. Вы заостряете буквы на концах, когда вам плохо, и еще как будто царапаете выдохами. Это невозможно не услышать.
Я первой делаю шаг к кровати, а, когда возвращаюсь к его лицу, безошибочно нахожу глаза. Мне кажется, что я отчетливо вижу глубокий темный взгляд, в котором легко заблудиться. Такие глаза бывают только у тех, кто много пережил, я точно наивная девчонка рядом с ним. Он старше, опытнее и искушеннее меня на несколько судеб.
— Вы всегда такой упрямый? — я смягчаю тон, пробуя по-другому. — Не умеете уступать девушкам?
Я тяну за край рубашки, которую Хозяин держит в левой руке. Еще секунда и я согласна отпустить ее, направившись к кровати в одиночестве, но он поддается мне. Обгоняет широким шагом, словно хочет показать, что нет в нем ни слабостей, ни изъянов, что я напридумывала глупостей и дело в моей впечатлительности, а не в его таинственности.
Пусть так. Я не спорю и с довольной улыбкой наблюдаю, как он опускается на кровать вслед за мной. А потом я слышу, как успокаивается его дыхание: из него постепенно уходят хриплые звуки.
— Ты сможешь уехать, — бросает он, прерывая затянувшееся молчание.
— Ваша охрана проверила меня?
— Да, всё хорошо. Когда досье на человека занимает одну страницу, это всегда хороший знак.
— Оу, — вырывается помимо воли. — Вы умеете строить длинные предложения.
Я прикусываю щеки с внутренней стороны, гася дурацкую улыбку. Мужчина молчит, словно забыл, как люди реагируют на шутки, но он точно смотрит на меня.
— И когда я смогу уехать?
— Завтра.
— Почему не сегодня?
— Я не придумал.
— Что?
— Я не придумал причину. Просто завтра.
Я пропускаю выдох, запутываясь в собственных эмоциях. Есть и злость вперемешку с разочарованием, и непонятное послевкусие… эта затаенная радость должна принадлежать Марине, я почти слышу ее счастливый возглас, что у меня есть еще день, чтобы помочь ее брату.
— Просто, — повторяю слово, которое он выбрал. — Просто приказ, который я должна выполнить.
Я поворачиваюсь к нему, рвя к черту безопасную дистанцию.
— Сколько вам лет? Вы видели мои данные, дайте мне хоть что-то.
— Тридцать восемь.
— Ваш рост?
Он усмехается.
— Метр девяносто. Вес нужен?
— Нет. Лучше цвет глаз.
— Серый. Наверное.
— Профессия?
— Редкая и прибыльная.
Я непроизвольно закусываю нижнюю губу, когда чувствую в его голосе подтрунивающую интонацию.
— Любимый цвет?
— Серьезно?
— Что у вас с правой стороной тела?
Глава 10
Мой вопрос падает в глубокий колодец. Я буквально слышу звонкое эхо с самого дна, там где должен быть ответ.
— Ты испугаешься, если увидишь.
Его голос звучит грубее. Я все-таки тронула запретную тему и уже чувствую, как он начинает выставлять неприступную стену по кирпичику. Впрочем, я и не ждала, что будет легко, я только пытаюсь нащупать правильную дорожку.
— Хотела бы я сказать, что не впечатлительная, но вы видели мою истерику.
Я же, наоборот, говорю еще мягче. Он пусть царапается хозяйским тоном, а я не буду. Я завожусь, когда он пугает меня, а обычную холодность могу пережить.
И лучше всего рассказывать о себе. Марина говорила, что он не терпит, когда ему лезут в душу. Да и зачем? Там, наверное, уже многие побывали, если он решил уехать в глушь и закрыться на всевозможные замки. Да, точно… Не нужно мне давить и расспрашивать о той беде, о которой упомянула Марина, он устал от этого.
