Он вдруг улыбнулся.
– Что такое? – спросила я.
Он покачал головой. Ответа я не получила. Он наверняка заметил, что я на него пялилась.
Он поместил портрет в раму, поставил заднюю стенку на место и зафиксировал скобки. Затем повернул картину в руках и поднял ее на свет.
Получилось идеально. Он положил готовую работу мне на колени и взял следующую картину, которую я нарисовала недалеко от дома, у скал. Море в этот день было необычного голубого цвета, и мне почти удалось передать этот оттенок. Пока Коллам молча смотрел на картину, я заметила, что его глаза были сегодня такого же цвета.
Мы с Питером провели у скал весь день, до самого заката. Спокойное, но грозное настроение, которое море в тот день излучало, ощущалось на картине.
– Не хочешь рассказать, что случилось с твоей матерью? – прервал мои мысли Коллам.
Я сглотнула. Несколько недель после смерти мамы я пыталась не говорить и даже не думать о ней. Казалось, что так проще справиться с утратой.
Коллам не давил на меня. Он просто ждал моего решения. Я посмотрела ему в глаза и поняла, что могу доверять. Я сделала глубокий вдох и начала медленно рассказывать об аварии и о том, когда я видела ее в последний раз. Коллам отложил раму в сторону и прислонился к столу рядом со мной.
Когда я закончила, он молчал и смотрел на меня. На мои глаза наворачивались слезы, стекая по щекам. Коллам стер их с моего лица.
– Мне так жаль, – прошептал он, обнимая меня и притягивая к груди. Я прижалась к нему. Он пах солнцем и морем.
– Почему ты это делаешь? – я не осмеливалась смотреть на него, надеясь, что он не станет меня отпускать.
– Ты о чем? – спросил он, гладя меня по волосам.
– Ты игнорировал меня неделями, – напоминаю я, – а сейчас ты совсем другой.
– Не знаю, – его голос звучал хрипло. – Когда я увидел тебя в первый раз, ты в растерянности сидела рядом с китом. Мне показалось, мы совсем не подходим друг другу.
Я напряглась.
– Ты даже не знал меня.
Он улыбнулся, и мой гнев сдулся, как воздушный шар.
– Я же сказал, у меня просто было такое чувство. Ты стояла в воде, вцепившись в кита, и я сразу же понял, что мне стоит быть осторожнее.
– И что? Теперь ты передумал?
– Именно, – ответил он, отпуская меня и поворачиваясь к работе. Я посмотрела на него с недоверием, но он, видимо, был еще не готов объяснить свою резкую смену настроения.
– Почему ты не живешь со своими родителями? – спросила я, собравшись.
Он покачал головой и коротко сказал:
– Я никогда не знал своих родителей, – его тон не допускал дальнейших вопросов. – Эта картина нравится мне больше всех, – сказал он. – Хотел спросить… – он колебался.
– Что?
– Ты не подаришь ее мне?
Я посмотрела на него. Он что, серьезно?
– Я бы с радостью повесил ее в своей комнате, – в его голосе звучало волнение.
– Конечно, если она тебе нравится, – ответила я, смущенная неожиданной похвалой.
Он взял белую раму, посмотрел на нее пару секунд, а затем отложил в сторону. Потом он пошел в угол, где были сложены рамы, и копался там некоторое время. Наконец он вытащил простую светло-серую рамку и довольно на нее посмотрел. С этой картиной он работал так же заботливо, как и с портретом моей матери. Я сидела рядом, молчала и размышляла.
– Уже поздно, – сказал он, когда закончил. – Мы можем обрамить оставшиеся картины в следующий раз, если хочешь.
– Если мне можно будет наблюдать, как ты работаешь.
– Конечно.
Он взял меня за талию и поднял с верстака. Я почувствовала покалывания в теле от его прикосновения. Он опустил меня на пол, и его близость, как и всегда, ввела меня в состояние полнейшей растерянности. Пришлось взять себя в руки, чтобы не прижаться к его мускулистой груди. Он отошел в сторону и взял картину.
– Время ужина.
Мы молча шли в дом. Он намеренно держался на небольшом расстоянии от меня. Софи и доктор Эриксон восхитились двумя обрамленными картинами.
– Я хотел показать тебе портрет твоей матери, который нарисовал сам, – сказал доктор Эриксон.
Мы с Колламом пошли в соседнюю комнату вслед за ним. Здесь было что-то вроде библиотеки, хотя так можно было назвать весь их дом. У стен стояли книжные полки, доходившие до темно-синего потолка, а на столах лежали стопки книг. Лампы для чтения и обтянутые клетчатой тканью кресла дополняли обстановку.
Пока доктор Эриксон копался в своих папках, Коллам подошел ко мне.
– Его семья уже целую вечность собирает старые книжки. Тут можно найти сокровища, за которые коллекционеры будут готовы отдать целое состояние. У него куча первых изданий.
Я еще больше удивилась.
– Ах вот же он! – воскликнул доктор Эриксон, вытаскивая пожелтевший лист из папки. Он положил его под лампу, и мы подошли ближе. Это был портрет, нарисованный карандашом.
– Тогда ей было примерно столько же, сколько тебе сейчас. Она часто приходила к нам порисовать. Я показывал ей разные техники. У нее был талант.
Я озадаченно посмотрела на него. Моя мама рисовала. Коллам, взглянув на меня, мягко подтолкнул меня к креслу.
– Она никогда не рассказывала мне об этом, – я взглянула на доктора Эриксона.
– Очень похоже, она тогда хотела оставить все позади. Не думаю, что это было правильным решением. Но она была упрямой. Если что-то для себя решила, ничего не могло заставить ее отказаться от этого решения.
Я знала, о чем он говорил. Доктор Эриксон повернулся к своим папкам.
– У меня есть последний рисунок, который она нарисовала у нас. Он в целом готов, она хотела добавить пару деталей. В таких вещах она была настоящей перфекционисткой.
Он вытащил лист, и я уставилась на картину, которая выглядела слишком реальной, чтобы быть нарисованной. На ней изображался сад Эриксонов во всем великолепии. Каждый цветок был прорисован с любовью. Старая, увитая плющом мастерская выглядела так реально, что могло показаться, кто-то сейчас пройдет мимо и откроет дверь.
– Можешь забрать их, теперь они твои.
Я сглотнула.
Коллам сел на подлокотник кресла и взял меня за руку.
– Время ужина! – раздался из-за двери голос Софи. Я с облегчением покинула комнату, в которой витали воспоминания.
– Мне пора идти домой, – нерешительно сказала я после ужина.
– Уже поздно, – ответила Софи. – Коллам, отведи Эмму домой, не можем же мы позволить ей идти одной.
– Разве со мной может что-то случиться, – вяло заявила я в надежде, что Коллам все же пойдет со мной.
