– Папа, он вор. Я понимаю, бывают случаи, когда на человека падает подозрение из-за фатального стечения обстоятельств, или там по неосторожности кому-то навредил. Или, например, убил человека, защищая себя или ребенка. Тут да, тут и я бы боролась, но Миша просто крал. Тупо и жалко воровал.
– А ты не суди. Это вообще первое дело в семье – не судить. Делай все, что в твоих силах, а хороший у тебя муж или плохой, достойный или недостойный, предоставь другим решать.
Вера нахмурилась. Они дошли до ее парадной, поэтому начинать спор заново было уже поздно, да и все равно не сумеет убедить папу в Мишкиной подлости, а что она коммунистка и должна быть безупречной в глазах товарищей и всего советского народа, для него вообще не аргумент.
Он считает, что в партию вступают или сволочи, или ненормальные, а приличный человек должен жить своим умом. «Ну и что ты нажил? – прошептала Вера, глядя отцу вслед. – Своим великим умом? А вступил бы в КПСС, сейчас наверняка был бы уже директор завода, и вместо того, чтобы искать адвоката, просто телефонную трубочку бы снял, и все. И Мишка бы дома чай пил, а за него на скамье подсудимых один Малюков бы отдувался».
Дойдя до железного навесика остановки, папа обернулся и помахал Вере.
Она махнула в ответ. Обратно отец решил поехать на троллейбусе, может, надеялся, что тот долго не подойдет, а жена за это время остынет и не будет его ругать за самодеятельность. Ну да, ну да… Мама только эпитеты похлеще придумает.
Первое дело в семье не судить, оказывается. Но ведь это можно и до домостроя скатиться, когда муж тебя лупит, а ты терпишь, ведь судить нехорошо. Или сын отбился от рук, хулиганит, курит, да еще и подворовывает (тьфу-тьфу, не дай бог), а ты не судишь и вообще бровью не ведешь. Странная философия.
Тут к остановке разухабисто подкатил новенький голубой троллейбус. Свисающие с усов веревки раскачивались, как уши у бегущей таксы.
Папа помахал ей через окно, и сердце Веры вдруг сжалось от любви к нему, не нынешней снисходительной, а давней, детской, когда не было для нее человека прекраснее и могущественнее, чем отец.
Рядом с ним казалось, что вся жизнь будет такая – счастливая, радостная, полная любви и интересных приключений. А потом это как-то потихонечку прошло, радость полиняла и села, как старый бабушкин халат, и стало ясно, что настоящая жизнь совсем другая.
Троллейбус укатил, и Вера пошла домой, тяжело поднимаясь по ступенькам.
Вспомнилась вдруг одна давняя ноябрьская демонстрация. Вера шла в колонне со своей школой и уже на выходе с Дворцовой площади столкнулась с работниками папиного НИИ. Самого папу она не видела, он умчался далеко вперед сдавать какой-то ценный транспарант, но тетки из его отдела опознали «дочку Вячеслава Михайловича», и на несколько минут Вера сделалась звездой колонны. Дочку Вячеслава Михайловича покрутили вокруг своей оси, рассмотрели, сравнили с оригиналом, восхитились, как похожа, потом появился термос с кофе, откуда дали попить самой Вере и ее одноклассницам, насовали им полные руки конфет и пирожков (которые, как сейчас Вера понимала, планировались в качестве закуски), и только потом отпустили.
Папу очень любили на работе, но мама говорила, это потому, что он безотказный и все знают, что об него можно ноги вытирать. Вера соглашалась, а сейчас вдруг пришло в голову, что сотрудники звонят папе по служебным вопросам вечерами и в выходные дни не только потому, что он, по меткому выражению мамы, «мягкотелый», а прежде всего потому, что сами не в силах решить эти вопросы. А папа может.
* * *
Павел Михайлович, видимо, сильно переживал за Соломатина, потому что назначил Ирине в заседатели двух интеллигентов. Вообще редкость, чтобы с высшим образованием были сразу оба, потому что считалось, что только представитель рабочего класса может наиболее полно и ответственно выражать волю народа, а тут… Удивительное дело, целых два профессора, прямо хоть желание загадывай, садясь в судейское кресло между ними.
То ли председатель суда руководствовался пословицами «рыбак рыбака видит издалека» и «ворон ворону глаз не выклюет», то ли просто решил, что люди с техническим образованием помогут Ирине разобраться в хитросплетениях этого непростого дела, трудно сказать, но в итоге профессора оказались дюжими мужиками под сорок и, как сразу выяснилось, весьма далекими от искусства.
Оба до сегодняшнего момента даже не подозревали о существовании кинорежиссера Соломатина и его шедевров, и вершить правосудие тоже их особо не тянуло.
Переглянувшись, они обещали, конечно, вникнуть, но вообще предпочтут довериться профессионалу и положиться на компетентное мнение товарища судьи.
Хуже всего, что будучи один астрономом, другой физиком, заседатели немедленно спелись и занялись обсуждением каких-то своих специальных вопросов, а проблема виновности кинорежиссера осталась далеко за рамками их интересов. В нескольких парсеках или миллионах световых лет, если пользоваться их терминологией.
«С тем же успехом можно было манекены из соседнего универмага посадить, – мрачно думала Ирина, глядя, как заседатели растаскивают ее лучшую писчую бумагу под свои формулы, – даже лучше было бы. Манекены хоть чай не пьют каждую секунду и не галдят на непонятном языке».
Да, оба профессора виртуозно считали, но для дела этот их навык не представлял интереса. Документация-то как раз у расхитителей была в полном порядке, только что не отражала реального положения дел. А так пожалуйста тебе, и договоры, и карта раскроя, и платежные поручения, и накладные, и акты, и зарплатные ведомости, и путевые листы, все присутствует и сходится тютелька в тютельку, ни одна ревизия не заподозрит ничего дурного.
Обвинение строится на показаниях свидетелей и подсудимых и на результатах экспертиз, а с этим материалом она, слава богу, умеет работать.
Не так много было в практике Ирины групповых дел, когда нужно не только доказать вину, но и справедливо распределить ее между всеми участниками преступления, но внимательность и добросовестность заменят ей отсутствие опыта.
Надо не ругать председателя, а благодарить, что позволил ей проявить себя на таком сложном и интересном процессе, хоть за сей бесценный опыт неизбежно придется заплатить репутацией беспристрастной судьи.
Ирина вздохнула. Заседателям хорошо, они уйдут и не заметят, чем вообще тут занимались кроме научных вопросов, а она после вынесения приговора станет или неблагонадежной, если оправдает Соломатина, или, наоборот, цепной собакой режима.
Пока что самыми весомыми аргументами в пользу причастности Соломатина являлась собственноручно составленная им служебная записка о необходимости выделения средств на кожаные плащи да протокол очной ставки с директором ателье, утверждавшим, что именно Игорь Васильевич придумал и разработал всю аферу, и его подбил на дурное дело не просто так, а по-родственному, так как являлся его свояком. Правда, вскоре директор ателье изменил свои показания, якобы наговорил на Соломатина со злости и по глупости, Игорь просто иногда из вежливости интересовался, как организована работа в ателье, а криминальные делишки все проворачивались через экспедитора Малюкова, с которым директор познакомился на семейном празднике. Свою ложь на очной ставке директор объяснил растерянностью и обидой на свояка, ведь видел же родственник, как он общается с Малюковым, и не предупредил, что от таких упырей лучше держаться подальше, ну и вообще директор считал, что кинорежиссер – главная фигура на площадке, распоряжается не только съемочным процессом, но и финансами, вот и наговорил на Игоря Васильевича в надежде получить снисхождение.
