Ах, если бы на месте этого артиста был кто-то другой, не такой добрый и порядочный человек! Кто-то, кто не помнит ее хорошей и чистой девочкой…
С тяжелым вздохом Настя отошла от телефона, твердо пообещав себе позвонить завтра. А вдруг Игоря сразу оправдают, в первый же день?
Вообще, надо ли идти на суд? Как это будет воспринято? Если общественность убеждена, что именно она настучала на съемочную группу, значит, их с Игорем связь была вовсе не такой тайной, как она думает. Возможно, даже его супруга в курсе дела.
Как в таком случае будет выглядеть, если Настя явится на заседание и займет место в первых рядах? Предстанет она преданной возлюбленной или, наоборот, злорадной дрянью? Оскорбится ли жена? Ну, это вопрос риторический.
Вообще нехорошо, на бедную женщину и так столько всего свалилось, а тут еще любовница явится и сядет с видом победительницы на соседний стул.
Игорь говорил, что они с женой давно чужие люди, друг друга не любят, не понимают, но официально лямку жены преступника тянет именно Ольга, а вовсе не Настя, и в случае чего имущество конфискуют у законной жены, а не у любовницы.
Получается, она вроде как спряталась в окопчике, пока Ольга отдувается на передовой, и хоть и не Настина вина, что ее не взяли в атаку, это все равно.
Если она припрется в суд, то как будто Ольге в спину стрельнет.
И все же так хочется его увидеть…
Вскоре Настя почувствовала, что страшно устала от этих мыслей, будто кирпичи ворочала. Она прилегла на диванчик и сама не заметила, как уснула, и проспала до самого возвращения Ларисы с работы.
Данилка давно бодрствовал и намочил штанишки, но не заплакал, а тихо сидел в кроватке, занимаясь своими машинками.
Настя подхватилась его переодевать и стала оправдываться, якобы только прилегла, но Лариса, не дослушав, сообщила, что у них проблемы посерьезнее, мать хочет выписать ее из квартиры.
– А так можно? – удивилась Настя.
– Не просто, но можно. Составить акт о непроживании и через суд выписать, почему нет.
Настя потрясла головой, прогоняя остатки сна:
– Бред какой-то…
– Ты маму не знаешь? – фыркнула Лариса.
Настя задумалась. Тетя Нина действительно была женщина мстительная и суровая и всегда старалась стократ отплатить за зло, которое ей, по ее собственному мнению, причинили. Но это выражалось все-таки в основном в таких безобидных штуках, как скандалы и бойкоты, еще могли тебя не пустить на праздник, или отменить твой день рождения, или отобрать какую-нибудь ценную вещичку. Но лишить родную дочь ленинградской прописки… Это даже для тети Нины было многовато.
– Да она просто запугивает тебя.
– Думаешь?
– Конечно!
– Ну что ж, я рада, что тебя это не беспокоит, – сарказм получился у Ларисы почти так же здорово, как и у тети Нины.
– Правда, не пустит она в ход такую тяжелую артиллерию.
– Ошибаешься. Ей обязательно надо, чтобы было как она хочет. Плевать на остальных, что у них есть какие-то там желания или чувства, главное, чтобы все было по ее, – заговорила Лариса с жаром. – Пока для того, чтобы заставить нас плясать под свою дудочку, хватало запугиваний и шантажа, все было нормально, но теперь что? Теперь мы выросли, и она с ужасом увидела, что прежние рычаги больше не работают. Раньше можно было надавить на нас угрозами, что она нас разлюбит, а теперь нам плевать. Раньше можно было пригрозить лишением подарков, а теперь мы сами можем купить себе все, что захотим. Раньше мы старались ей угождать, чтобы не слышать в свой адрес «дряни неблагодарные», а теперь ее мнение для нас ничего не значит. Наверное, она офигела, как водитель, у которого на крутом повороте внезапно отказали руль и тормоза, но в итоге сообразила, что есть у нас государственные органы, с помощью которых можно приструнить непослушных дочерей.
Настя поежилась, злясь на себя за глухое раздражение, с которым слушала подругу. Вроде бы все правильно она говорит, но зачем с такой злостью вспоминать старые обиды?
– Так поживи пока дома, – сказала она.
– Что?
– Поночуй хоть пару раз в неделю, вещи разложи по комнате, чтобы всем было видно, что ты там живешь. А можно еще ордера разделить, – авторитетно заявила Настя. Много общаясь с соседями по коммуналке, она невольно постигла некоторые тонкости жилищного законодательства.
– В смысле?
– Ну у тебя будет как бы своя комната в коммуналке, и все.
Лариса пожала плечами:
– Ты так легко к этому относишься…
– Ларис, а как?
– Да если я хоть на порог сунусь, она меня вышвырнет!
– Тогда можно будет, наоборот, встречный акт о самоуправстве выкатить. Но вообще я думаю, что тетя Нина будет только рада, – Настя заглянула подруге в глаза, обрадовавшись, что появился повод поговорить о том, что давно ее тревожило, – наверное, она давно хочет с тобой помириться, она же твоя мама все-таки.
– Она признает только одну форму примирения – безоговорочная капитуляция, – процедила Лариса.
– А может, и нет.
– Мне странно слышать, что после того, как она поступила с тобой, ты ее защищаешь!
Настя вздохнула. Момент не самый подходящий, но когда-то надо об этом заговорить:
– Ларис, но ведь, если подумать, лично мне она не сделала ничего плохого, а совсем наоборот. Могла бы выкинуть на улицу сразу после смерти родителей, и мои деньги за фильмы могла бы сразу присвоить…
– Какое благородство!
– Вообще-то да. Это я деньги зажала, а в довершение всего еще решила в подоле принести. Кто угодно, вообще-то, мог взбеситься, а не только тетя Нина.
Лариса пожала плечами и заметила, что это все равно был не повод выкидывать Настю на улицу.
– Раньше я тоже так думала, а теперь, если честно, мне даже стыдно перед тетей Ниной. Она меня приняла в дом, а я ее с родной дочерью рассорила.
Лариса поморщилась:
– Да ты вообще ни при чем. Нет, ну ее к чертям, пусть лучше выписывает, хоть поймет наконец, что никто ее любить не будет из-под палки.
Настя повторила, что утрата ленинградской прописки не стоит этого материнского прозрения, поэтому лучше всего Ларисе с тетей Ниной помириться, а если уж никак не получится, то что ж… Придется ночевать дома хотя бы изредка.
– Не волнуйся, мы тут справимся, – улыбнулась она, – ночку с Данилкой вдвоем пересидим, а на следующий день встречать тебя будем, как после горячей смены.
– Посмотрим, – буркнула Лариса и пошла переодеваться в домашнее, а Настя взяла на руки заскучавшего Данилку и прижала к себе крепко-крепко.
Глаза защипало то ли от нежности, то ли от грусти. Черт возьми, ведь тетя Нина тоже была молодая и тоже, наверное, любила Лариску так же радостно и самозабвенно, как она любит сына. А что потом? Или счастья стало мало, или стало очень страшно его потерять, или померещилось, что счастье только тогда счастье, когда оно такое же, как у других? И пошли в ход палки, цепи и крючья, и счастье съежилось, как побитая собака, спряталось в конуру, откуда его теперь выманишь разве что поджогом…
