18 августа 1920 года приказом генерала Врангеля он получил право именоваться «Слащев-Крымский». Но белое движение клонилось к закату… В ноябре 1920 года в составе Русской армии Слащев эвакуировался из Крыма в Константинополь. А дальше пошел разлад.
Я. Слащев, фото 1918 г.
«Слащев был бесконечно обижен, потому что Крым, с его точки зрения, был сдан из-за бездарности Врангеля как полководца, – отмечает Александр Пученков. – Он считал, что в ситуации гораздо более худшей, когда, казалось, было вообще невозможно удержать Крым, он с несколькими тысячами бойцов его спас. А когда вроде бы было сделано невероятно много, построены неприступные укрепления, – Крым удержать не удалось. И когда белая армия оказывается в Турции, Слащев начинает писать одно за другим произведения, смысл которых сводился к одному: мы здесь, потому что нами руководит бездарный генерал Врангель».
«Я не знаю, много ли честных, исполнивших свой долг людей было выброшено таким образом на улицы Константинополя без крова, пищи, и, по типичному беженскому выражению, «без пиастров», но я знаю, что я – Слащев – отдавший Родине все, отстоявший Крым в начале 1920 года с 3000 солдат от вторжения 30 000 полчищ красных, – я, заслуги которого увековечил своим приказом сам Врангель, добавивший, по просьбе населения, к моей фамилии наименование „Крымский“, – я выброшен за борт, – отмечал Слащев. – Я говорю все это не для того, чтобы хвастать своими заслугами, я намеренно подчеркиваю, что о них говорил не я, а сам Врангель, но я хочу сказать только, что если так поступил штаб со Слащевым, то чего же ожидать от него рядовому офицеру или солдату?».
Причина сдачи Крыма, по Слащеву, выглядела следующим образом: «Высшее командование оказалось не на высоте своего призвания… Виноваты не войска, а зависть, себялюбие, выставление своих интересов выше государственных и личные счеты».
Тут же над головой Слащева начали сгущаться тучи. Он стал «козлом отпущения», его, наверное, рано или поздно подстрелил бы кто-нибудь из поклонников Врангеля…
«Слащев мог адекватно чувствовать себя только в атмосфере продолжающегося боя. В мирной атмосфере ему было тесно, а оказаться не у дел – было неприемлемо вдвойне», – отмечает Александр Пученков.
За попытку «дворцового переворота» против Врангеля тот разжаловал «героя Перекопа» в рядового и уволил без права ношения мундира. Правда, официально это сделали по приговору «суда чести». Слащев ответил, что его произвел в полковники государь император, и только он может его и разжаловать. Так недавний герой белого движения стремительно стал «чужим среди своих».
В Советской России внимательно следили за тем, что происходило в русской эмиграции, поскольку не могли недооценивать ее опасность. И ее «внутреннее разложение», разумеется, было большевикам только на руку.
В первую годовщину взятия Крыма, 3 ноября 1921 года, ВЦИК РСФСР объявил амнистию участникам белого движения. Слащев тут же вступил в переговоры с представителями Советской России и был амнистирован, хотя по декрету амнистия распространялась лишь на рядовых, а о его репрессиях против врагов белых в Крыму знали многие. Москва закрыла на это глаза, поскольку для нее генерал Слащев становился козырем в политической игре: его возвращение в Россию было чрезвычайно выгодно для большевиков.
Слащев поддался советской пропаганде. Смутило ли его то, что, соглашаясь сотрудничать с большевиками, он предает белое движение?
«Нет, не смутило. Белое движение к тому времени сконцентрировалось на фигуре генерала Врангеля – его смертельного врага, – считает Александр Пученков. – Когда Слащев оказался в Москве, его начинают привлекать к преподавательской работе, он пишет воспоминания о Гражданской войне (для Истпарта), где дает крайне нелицеприятные характеристики всем виднейшим участникам белого дела, но при этом сугубо военную сторону операций описывает виртуозно точно. За Слащевым в Советскую Россию потянулось еще несколько генералов. Может быть, если бы белые не развернули мощную пропагандистскую кампанию, смысл которой сводился к тому, что реэмигранты – это предатели Отечества, то поток возвращенцев оказался бы еще больше».
Вскоре Слащев написал воззвание к бывшим соратникам: «Я, Слащев-Крымский, зову вас, офицеры и солдаты, подчиниться советской власти и вернуться на родину, в противном случае вы окажетесь наемниками иностранного капитала и, что еще хуже, наемниками против своей родины, своего родного народа… Если меня спросят, как я, защитник Крыма от красных, перешел теперь к ним, я отвечу: я защищал не Крым, а честь России. Ныне меня зовут защищать честь России, и я еду выполнять мой долг, считая, что все русские, военные – в особенности, должны быть в настоящий момент в России».
Измена Слащева наделала много шума в белоэмигрантских кругах. «Предатель Крымский», «перебежчик», «алкоголик» (Слащев, действительно, злоупотреблял спиртным, но не так безобразно, как описывали его недруги). Врангель заклеймил Слащева не только как предателя, но и как психически неуравновешенного, неадекватного человека, вдобавок наркомана-кокаиниста.
«Хороший строевой офицер, генерал Слащев, имея сборные случайные войска, отлично справлялся со своей задачей. С горстью людей, среди общего развала, он отстоял Крым. Однако полная, вне всякого контроля, самостоятельность, сознание безнаказанности окончательно вскружили ему голову. Неуравновешенный от природы, слабохарактерный, легко поддающийся самой низкопробной лести, плохо разбирающийся в людях, к тому же подверженный болезненному пристрастию к наркотикам и вину, он в атмосфере общего развала окончательно запутался», – заявил барон Врангель.
Слащев, действительно, пристрастился в наркотикам, но это стало следствием его частых ранений в Гражданскую войну. Чтобы уменьшить боль от ранения в живот, полученного в 1919 году и не заживавшее более полугода, он начал колоть себе морфий, потом пристрастился к кокаину…
В своей книжке «Оборона Крыма» Слащев признавался, что его идеология «потерпела страшный излом за это бурное время», однако «прежнюю идеологию изжить… мне удалось лишь в самое последнее время, когда у меня открылись глаза и я понял многое, чего не понимал во время переживания излагаемых событий».
В Москве Слащеву обещали «военную работу». Что именно – не расшифровывалось, но он надеялся, что ему предложат командовать едва ли не корпусом. В итоге вернувшегося в Советскую Россию Слащева в буквальном смысле слова сослали преподавать на высшие командирские курсы «Выстрел»…
Как вспоминал дважды Герой Советского Союза генерал Павел Батов, Слащев «преподавал блестяще, на лекциях народу полно, и напряжение в аудитории было порой, как в бою. Многие командиры-слушатели сами сражались с врангелевцами, в том числе и на подступах к Крыму, а бывший белогвардейский генерал не жалел ни язвительности, ни насмешки, разбирая ту или иную операцию наших войск». Среди учеников Слащева – будущие маршалы Василевский, Малиновский, Толбухин.
