Меня Агафокл еще ни разу не бил. Но все ведь когда-то случается впервые, так? Я поспешил взять пример со старших братьев: уставился в землю и молчал.
Пирен, балбес, не выдержал первым:
– Отец нас ждет?!
– Не хватало еще басилею Эфиры дожидаться вас, бездельников! – в речах наставника крылось противоречие, но я по малолетству не сообразил, какое. – Бегом переодеваться! Забыли, что за день сегодня?!
Алкимен звонко хлопнул себя по лбу:
– Прости, наставник! Мы мигом!
Братья со всех ног рванули к нашим покоям. Я – за ними.
– За побег я с вас еще спрошу! – неслось нам в спины. – Вот вернетесь…
Подбежав к каменным лоханям для омовения, мы сбросили хитоны.
– Какой сегодня день? – спросил я, плеща на себя водой.
– День моления о приплоде, – загалдели братья.
– Давай, обтирайся!
– Хитон надень почище…
Моления? Значит, будут жертвы. Я вспомнил, как дедушка Сизиф ругался вчера на папу и бабушку Меропу. Стыдил за то, что они ему погребальных жертв не приносили. Его даже из Аида отпустили, чтобы он это дело исправил. Значит, сегодня и дедушке принесут положенные жертвы, чтобы два раза не ездить. И он отправится обратно в царство теней? Я загрустил. Дедушка только-только вернулся! Даже не успел рассказать мне продолжение своей сказки.
И вот уже – назад в Аид?
Дедушка не говорил, как там, в Аиде. Но вряд ли лучше, чем у нас дома. И звезд нету.
Я обтерся некрашеным льняным полотнищем. Забежал к себе, надел любимый хитон: синий как море, с белыми барашками по подолу. Затянул пояс…
– Ну у тебя и вид!
В дверях ухмылялся Алкимен:
– Красавец! На мокрого ежа похож!
Поглядев на мой наряд, он уточнил:
– На морского ежа. Волосы – как колючки. Давай-ка расчешу. Заявишься колючим в храм Гермия-Криофора
[22] – он от смеха и про жертвы наши забудет!
Пока Алкимен расчесывал мне волосы костяным гребнем, я думал о предстоящей поездке. В прошлом году меня тоже брали. В позапрошлом… Не помню. Нет, наверное. Или да. Жертвы Гермию у нас каждый год приносят. Чтоб стада плодились. Но ведь Гермий – он не только Криофор. Он еще и Психопомп
[23], верно? Души мертвых в Аид водит. Точно вам говорю, в этот раз Гермию жертвы и за баранов, и за дедушку принесут. Он, небось, и жертвы, и дедушку прямиком в Аид доставит. Ему что, он туда все время мотается: одна нога здесь, другая там.
Зря меня Алкимен расчесал! Бог на морского ежа глянул бы, за живот от хохота схватился и про дедушку забыл. Дедушка у нас бы остался, погостил…
Хитон я на левом плече старой пряжкой сколол. А на правом – новой, с летучим конем. Думал, заметят, спрашивать будут. Где взял, какая красота, молодец, все такое.
Не заметили.
Я ехал навстречу своей судьбе и не знал этого. Хотя нет, я уже приехал, не покидая дворца. Судьба блестела серебром на моем плече, расправляла крылья для полета. Но и этого я тоже не знал.
Стасим
Память, паника и снова память
Белый конь парил над Киликией.
Что ему здесь приглянулось? Небеса чище, чем в иных краях? Облака пушистей? Ветер ласковей?! На вопросы Пегас не отвечал. Раскинув крылья, он позволил воздуху качать себя в незримой колыбели. Вот конь сместился дальше, к заливу, серебрящемуся на вечерней заре, вот опять вернулся к горам.
Будь он хищником, можно было бы решить, что Пегас высматривает добычу.
Добыча, подумала Афина. Не я ли добыча? Нет, я охотница. Ни на миг мне нельзя забывать, кто здесь ловец, а кто жертва. Слышишь, крылатый? Рано или поздно я тебя достану.
Богиня сидела на камне у входа в Корикийскую пещеру – ту, которая не так давно (по божественным меркам!) служила тюрьмой изувеченному Зевсу. Камень был обломком, жалким наследником неподъемной громады, что в былые времена закрывала пленнику путь к свободе.
Я парила там, вспомнила Афина, следя за Пегасом. Я так крепко сжимала копье, что пальцы начали болеть. Я боялась, да. Тифона? Сторожевого чудовища? Нет, я боялась, что он обманет. Он пообещал, что все сделает, что явится в назначенный срок. Я согласилась – и лишь потом, явившись в Киликию, вспомнила, с кем имею дело.
Поверить Лукавому? Возложить свои надежды на символ непостоянства? Надежды всего Олимпа? Пальцы болели, копье тяжелело с каждым ударом сердца, а мудрость, второе имя Афины, криком кричала: «Дева, ты дура! Набитая дура! Спроси военную стратегию, она скажет тебе то же самое…»
Случилось чудо: он не обманул.
⁂
– Радуйся, сестренка! – возвестил Гермий. – Заждалась?
Крылья на его сандалиях весело трепетали.
Когда боги, устрашившись битвы Зевса с Тифоном, сбежали в Черную Землю
[24], Гермий удрал первым. Не потому, что был самым быстрым, но потому, что сорвался с места раньше других. Первым он и вернулся, сохранив природную насмешливость. Над собой младший из олимпийцев умел смеяться не хуже, чем над другими.
«Кратчайший путь не всегда самый безопасный, – сказал он Афине, отыскав сестру близ Дельф, в священной оливковой роще. Глаза Гермия блестели парой черных агатов, рот растянулся в улыбке до ушей, но богиня ясно видела: брат смертельно устал. – Коридоры между нашими угодьями и Черной Землей проложены давно. Они исхожены вдоль и поперек, вот мы и решили… Ты уже знаешь, что вся семейка рванула в одном направлении? Как сговорились, а?!»
Афина знала.
«Одно дело, когда ты забегаешь погостить, приносишь подарки и вскоре исчезаешь. И совсем другое, когда ты желаешь здесь поселиться, да еще без разрешения. Безопасность? Тифон покажется милейшим созданием в сравнении с хозяевами Черной Земли, которым ты докучаешь. Вдобавок их воздух… Он творит чудеса. Ты знаешь, что у меня выросла шакалья голова?»
Нет, этого Афина не знала.
«Точно тебе говорю, выросла. Как я ни старался, я не мог вернуть себе прежний облик. Местный божественный шакал
[25] был согласен взять меня в услужение, даже подарил метлу. Представляешь, метла? Гермий, сын Зевса, подметает царство мертвых, и так до скончания времен! Я взял метлу, поблагодарил и смылся в тот же день. Тебе не нужна метла? Сменяю на копье, с доплатой…»
