Каменные стены и колонны выдержали. Но огонь проник внутрь, сжигая все, что было в храме. Я видел, как вспыхнула деревянная статуя бога. Носитель Ягнят такого не потерпит! Сейчас оживет, выйдет – и как даст этой твари!
Из храма выбежал горящий бог. Нет, не бог – человек. Следом второй, третий: черные в красном. Люди пытались укрыться в храме. Надеялись: Благодетельный их защитит, оградит своим жезлом.
Надежда горела. Падала. Корчилась на земле.
Я хотел закрыть глаза, не видеть, ослепнуть. Хотел и не мог. Заткнуть уши, чтобы не слышать истошных воплей, я тоже не мог. Хотел бежать без оглядки на край света; умереть, спрятаться в тихом царстве мертвых, где ничего страшного не происходит, потому что все самое страшное уже произошло…
Ничего я не мог.
– Бегом! За мной!
– Берегитесь, господин!
– Спасайте детей!
Я моргнул. Обернулся. От приюта ко мне – к скалам? – бежали отец и братья. Их сопровождали возницы и воины охраны. Движение привлекло внимание чудовища, трехголовый кошмар отвлекся от храма, развернулся в воздухе с легкостью, удивительной для такого невероятного создания.
Братья. Отец.
Если храм сжали в пылающем кулаке, то мое цыплячье сердце сжал кулак ледяной. Было так холодно, что я даже дрожать перестал. Раньше дрожал, но не замечал этого. А сейчас перестал и сразу заметил. Мгновения превратились в годы. Чудовище летело медленней ползущей улитки. Папа с братьями еле переставляли ноги. Как во сне, когда радуга стремительно мчалась к острову от горизонта, а казалось, что она никуда не спешит.
Пальцы нащупали камень. Хороший, увесистый. Это вам не прибрежная галька.
– Получи, гадина!
Добросил. Попал. Попробуй, промахнись в эдакую громадину!
Я попал, а ей хоть бы хны!
Еще камень. Еще. Отыскивать их было нетрудно: полыхающий храм превратил ночь в день. Бросок. Бросок. Плечо болит. Ерунда. Камень. Камень…
Мне бы копье!
Меня ухватили поперек живота, оторвали от земли. Чудовище! Хвостом обвило! Змеей! Я заорал. По ногам потек горячий стыд. Я задергался, забился. Взмахнул камнем, чтобы ударить по змеиной башке, размозжить гадину. В лицо мне ткнулись жесткие курчавые волосы. Борода?! Меня прижали к груди: мускулистой, человеческой.
Прижала рука, не хвост!
– Папа!
Отец тащил меня в укрытие. Справа бежал Алкимен, слева – Делиад. Пирен отстал, пыхтел, нагоняя. Спасительное ущелье было уже совсем рядом, когда лев взревел за нашими спинами. Поверх отцовского плеча я мог видеть, как распахивается хищная пасть. В глотке ее клокотало пламя, готовясь вырваться наружу.
– Шевелите ногами! Торопитесь!
Пирен ускорил бег, споткнулся, упал. Воин, бежавший рядом с ним, нагнулся, собираясь подхватить моего брата на руки – и львиная глотка изрыгнула огонь. Целое море огня! Ярясь, пенясь, бешеный вал затопил дорогу позади нас. В лицо пахну́ло нестерпимым жаром. Почудилось, что в черном небе над чудовищем выгнулся тугой лук радуги, готовый пустить стрелу в зенит, но это, наверное, от слез, хлынувших у меня из глаз. Откуда ночью радуга?
Я закричал.
Последние шаги отец буквально пролетел. Он так прижимал меня к груди, что чуть не сломал мне ребра. Мы нырнули в спасительную темноту, втиснулись в расщелину. Большая жесткая ладонь с мозолями от вожжей зажала мне рот, чтобы я не кричал. Ладонь пахла по́том и дымом. Я беззвучно заплакал. Потрескавшиеся губы обожгло солью.
От моих слез? От отцовского пота?
– Что это? – в ужасе шептал Делиад. – Что это такое?
Алкимен молчал. Братья тоже успели забраться в расщелину, прижались к нам с отцом.
– Химера, – прошептал отец. – Химера, дочь Тифона. Молчите, услышит!
Мы замолчали.
Прятались мы долго. Не знаю, сколько.
Временами я проваливался в забытье. Выныривал, падал обратно и не мог понять, где я. Кошмар повсюду оставался со мной. Когда я очнулся в очередной раз, тьма заметно поредела. Край расщелины окрасился розовым. Я вздрогнул: пламя?
Подбирается к нам?!
Занималась утренняя заря. Снаружи царила тишина. Даже чайки не кричали. Отец отпустил меня, выбрался первым, махнул нам:
– Выходите. Она улетела.
Затекшее тело не слушалось. Колени подгибались, правую и́кру словно иголками набили. В воздухе стоял запах горелого мяса. На дороге лежало что-то черное, обугленное. Я не сразу понял, что это тела.
Трупы.
Отец подошел к ближнему, перевернул. Под большим телом скорчилось малое. Тоже обгорело, хоть и меньше.
– Пирен? Пире-е-ен!!!
Он не ожил. Не отозвался.
Я смотрел на воина, который пытался спасти моего брата, накрыв его собой. Смотрел на мертвого Пирена. Мне казалось, что я большой, что голова моя достигает небес. Тех небес, где царила трехтелая тварь.
– Убью, – пообещал я. – Я тебя убью.
⁂
Химера. Дочь Тифона.
Имя ничего не значило. Ненависть родилась первой, безымянной.
Стасим
Молнии, яд и снова молнии
– Молнии, – глухо произнес Зевс.
Голос его – гром за горами. Глаза его – грозовые зарницы. Кудри его – тучи, идущие от края земли. Схваченные на лбу золотым обручем, волосы упали на плечи, завились тугими кольцами.
Вокруг Громовержца сгустилась боевая эгида. Сыпанула искрами, зашлась пугающим треском, угасла.
– Все дело в молниях, – владыка богов и людей вернул себе самообладание. – Гроз слишком мало. Я напоминаю себе скрягу, который узнал, что в его сундуках бегают мыши.
– Ты и есть гроза, – возразила Афина. – Как по мне, отец, тебя вполне достаточно.
Они сидели в главном зале дворца. Зевс – на троне, откинувшись на спинку. Афина – у ног отца, положив голову ему на колени. Так они сидели, только оставшись наедине. Легкий шлем, который Афина носила не снимая, лежал возле хозяйки на полу, будто верный пес.
Копье стояло у стены.
– Ошибаешься, дитя мое. Твоя мудрость становится похожа на лесть. В лести я не нуждаюсь; во всяком случае, от такой, как ты. От Афины Промахос
[34], первой воительницы Олимпа, я жду правды. Горше полыни; острее ножа. И вот тебе правда: если придет второй Тифон, меня не хватит.
Зевс нахмурился. Уточнил:
– Может не хватить.
Он устал, поняла Афина. Он смертельно устал.
Полдела – подавить мятеж. И даже не половина, а десятая часть дела, если мятеж подавил не ты, а Бриарей-Сторукий: сила сильная, вставшая у трона. Сила уйдет, ты останешься. Придет ли сила снова? Только глупец возьмется строить планы на таком расчете. Клятва Геры не посягать больше на власть мужа? Чепуха, пустое сотрясение воздуха. Суровая кара? Золотые цепи? Наковальни, привязанные к ногам?!
