Поэтому все и разбежались. Не хотят чужим грехом запачкаться.
– Войди, – наконец произнес Сизиф. – Я позволяю.
И добавил изменившимся тоном, так, что меня пробрало до последней косточки:
– Если, конечно, мое позволение что-то значит для тебя.
Убийца встал, вошел. Вместе с ним во двор вошел запах. Тина, ряска, мягкий ил. Кувшинки. Гниющая листва на берегу. Рыба. Вода чистая. Вода цветущая. Я путался в этом запахе, тонул в нем, разбирая на части, давая каждой имя – и вновь уходя на глубину.
Дедушка перестал кутаться в плащ. Выпрямился, расправил плечи. Убийца же, напротив, целиком завернулся в теплую шерстяную хлену
[40], какую в наших краях называли «геройской». Край хлены он накинул себе на голову. По-моему, убийца не хотел, чтобы Сизиф хорошенько разглядел его.
– Значит, – произнес он со смирением. – Запрети ты мне входить, и я оставил бы Эфиру. Радуйся, Сизиф, сын Эола!
Дедушка кивнул:
– Радуйся и ты, Асоп, сын Океана. Полагаешь, у нас есть повод для радости?
– Вряд ли, – откликнулся гость. – Ты узнал меня?
– С тех пор, как я побывал в Аиде, – дедушка сделал шаг навстречу, – зрение подводит старика. Вот беда!
Всего один шаг, не более. Сизиф стал на одну ступень ниже, гость остался прежним.
– Я смотрю на человека, а вижу реку. Смотрю на просителя, а вижу бога. Посочувствуй мне, Асоп Океанид. Такая болезнь сильно осложняет жизнь. Вероятно, слепым живется легче.
Я сел, где стоял.
Река? Бог? Сын Океана?! Асоп тек из Сикиона в наши земли. В смысле, река текла. Но чтобы речной бог взял и явился в эфирский акрополь? Пал в пыль перед дедушкой? Так запросто?!
А я думал, он убийца. Хотя… Может, он все-таки убийца?
Убежать? Поздно.
– Слепым? – бог рассмеялся. Я впервые слышал смех, похожий на рыдание. – Среди слепцов встречаются прорицатели. Один такой направил меня к тебе.
– Зачем?
– Сказал, ты поможешь мне. Ответишь на мой вопрос.
– Спрашивай. Но не жалуйся, если оракул солгал.
– Где моя дочь, Сизиф? Где моя Эгина?
Дедушка стал ниже еще на одну ступень:
– Откуда же я знаю? Я слишком стар для того, чтобы подглядывать за нимфами. Более того, я мертв. Тот, кого ты видишь – нелепая случайность, плод судьбы и случая.
– И хитрости, Сизиф. Великой хитрости. Оракул пообещал, что в твоем дворе я узнаю, куда пропала моя дочь, моя нежная гадюка. Я верю прорицателю.
Нежная гадюка? По-моему, бог не слишком любил свою пропавшую дочь.
– Гадюка? Ты говоришь про свое дитя?
Дедушку тоже заинтересовало это сравнение.
– Эгина любила принимать этот облик, – Асоп сбросил край плаща с головы. Открыл лицо: мрачное, исчерченное глубокими морщинами, как земля, иссушенная зноем. – Струйка песка, вот кем была она. Песок и бурые пятна, словно вода пролилась. Голова же черная, как ночь. Разве это не прекрасно?
– Видел! – завопил я. – Дедушка, я ее видел!
Не знаю, насколько меня спасало мое укрытие. Скорее всего, меня просто не замечали. Вот, заметили.
– Дедушка! Ее нес орел!
Два дня назад нас с братьями возили на границу с сикионскими владениями. Там, на обильных лугах, паслись папины табуны. Главк Эфирский, сам известный лошадник, хотел, чтобы сыновья выросли достойными отца. Нас частенько отправляли на пастбища под присмотром опытных дядек – слушать рассказы табунщиков, чинить колесничную упряжь, смотреть, как случают кобыл и жеребцов, как кобылы жеребятся. Поздним вечером, устав от дневных трудов, я сбежал на берег Асопа – да-да, этого самого! – и увидел, как орел взмывает из камыша в небо, держа в когтях змею. Змея билась, вырывалась, пыталась спутать орлу крылья. Ничего не вышло – в скором времени птица растворилась в небе, унося добычу в сторону Саронского залива
[41].
В багряных отблесках заката мне почудилось, что перья орла горят, трепещут языками живого огня.
– Песок! Она была цвета песка. Черная головка…
– Замолчи!
3
Можно ли испепелить реку?
Впервые в жизни дедушка кричал на меня.
– Но я видел, – я замер, как громом пораженный. – Я правда видел…
– Закрой рот!
Ну, закрыл. Пусть сами разбираются.
– Глупый ребенок, – Сизиф спустился еще на одну ступень. – Он ничего не говорил, не так ли, Асоп? Он молчал как рыба. Кому интересна детская болтовня? Только не нам.
– Он молчал, – согласился бог. – Ты не только хитер, но и мудр.
– Но ты не уйдешь отсюда без ответа. Змея песочного цвета? С черной головой? Твою дочь, Асоп, сын Океана, похитил великий Зевс. Думаю, ты скоро станешь дедом, как и я. Или пеплом, если захочешь наказать похитителя. Как полагаешь, можно испепелить реку?
Нельзя, подумал я.
– Можно, – ответил Асоп. – Если это Зевс, можно все. Я поклялся, что похититель ответит передо мной. Впервые я дал ложную клятву. Зевс не ответит, и уж тем более не передо мной. Даже рискни я пожаловаться своему седому, своему могучему отцу… Океан не вмешивается в мелкие распри, а для него все распри мелкие. К тому же мой отец не посещает собрания богов. Зевс ему племянник, но это ничего не значит. Оракул не солгал, Сизиф, сын Эола. В твоем дворе я узнал правду.
– От меня, – напомнил дедушка.
– От тебя. От кого же еще? Тут больше никого нет.
– Никого, заслуживающего внимания.
– Это правда.
Лучше бы меня выпороли вожжами! Кто ты, Гиппоной? Никто, пустота, не заслуживающая внимания. Задыхаясь от обиды, я уже был готов выкрикнуть оскорбление, не думая, кто передо мной: бог ли, царь! Но следующие слова Асопа отрезвили меня лучше, чем ушат ледяной воды, вылитой на голову. Не знаю, может, это и был ушат воды. Все-таки надо помнить, что в наш двор пришла река.
– Я не прощу, – сказал Асоп. Речной запах усилился, я задыхался. – Я не прощу похищения дочери, но и Зевс не простит. Меня за то, что я поклялся мстить. Месть невозможна, но его это не остановит. Ему достаточно произнесенных слов. Ты тоже произнес слова, Сизиф. Ты и никто иной назвал мне имя похитителя. Чем мне заплатить тебе за доброту? Если я расплачу́сь с тобой, любому станет ясно, что правду я узнал от тебя и только от тебя. Чего стоит твоя правда?
