Но радуга…
Может, меня Филомела убьет? Залюбит до смерти?!
Нет, чепуха. Вот когда до смерти, тогда и радуга, в самый последний момент. Раз, и вместо меня – великан. То-то Филомеле достанется! Пожалеет, что смерти моей желала!
Говорю же, дурацкие мысли. Алкимен смеялся: мол, я когда с Филомелой, не головой думаю. Шутил, конечно. Все люди головой думают, больше нечем. Вот и я сперва подумал головой, а потом больше не думал, хоть головой, хоть чем-то другим, потому что мне радуга на голову свалилась.
Горит все вокруг, переливается. Звенит. Свистит. И тащит меня, тащит. Бык Посейдона – в носу кольцо, в кольце веревка, а кто за веревку тянет, этого мне не видно.
А потом – плюх! И сразу – с головой.
Кругом вода, вода, вода. Вертит, крутит: где верх, где низ?! Хочу дышать – куда там! Рот открыл не то для вдоха, не то для крика. В глотку вода хлещет пополам с песком. На миг вынырнул, глотнул-таки воздуха. Так и он пополам с водой! А хуже всего голос: девичий, яростный. Был бы Зевс девицей, гремел бы точно так же. Катит крик волнами, уши пробками забил:
– Грязная твоя душонка!
За что?! Хотел спросить, чуть не захлебнулся.
– Утоплю!
И ведь утопит.
– Скотина! Похотливая скотина! Проси прощения!
Воздух! Воздух! Дышать!
Дышу, кашляю. Главное – дышу! Брызги в лицо. Брызги – ерунда. Лишь бы не на дно, рыб кормить! А она опять за свое:
– Что, скукожился? Охолостился со страху?! Будешь знать!
Уже. Уже знаю.
– Проси прощения! Клянусь папиной бородой, утоплю!
– Прости! Виноват!
Тишина. Или это я оглох? Водой уши залило? Нет, плеск слышу. Не гневное клокотанье – плеск. А в нем что? Растерянность? Удивление?! Видать, башкой об дно приложился, вот и мерещится.
– Повтори.
– Прости!
– Еще раз! Повтори, что ты сказал!
– Я дурак! Я скотина! Похотливая!
– Еще!
– Виноват я! Виноват! Прощай уже, хватит мучить…
Молчание. Волны. Просто волны. Не топят, не швыряют, как щепку. Ко дну не тянут. Качают. Ласковые – жуть. У меня от этой ласки поджилки трясутся – хуже, чем в шторм. Сейчас брякну что-нибудь, дернусь невпопад – тогда уж точно конец!
Осторожничаю. Нащупываю ногами дно. Встаю по грудь в воде. Перед глазами все плывет. Ну да, вода, потому и плывет. Была б земля, бежало бы. Моргаю: раз, другой.
Вижу. Вижу ее.
Она – вода. Или вода – она? Морская вода решила принять форму… Очень, знаете ли. Ну просто очень. Это я про форму. В целом, тощенькая, вроде Филомелы, но грудь… Куда там Филомелиным статям! В паху горячо, тяжело. Вода – не та, которая она, а та, которая вода! – мое горячо ни капельки не остужает. И тяжело не облегчает, напротив. Афродита Пеннорожденная! Умоляю, сделай так, чтобы она не заметила!
Но какая все-таки грудь!
– Ах ты мерзавец!
Опять она за свое.
– Думаешь, извинился, так и пялиться можно?!
Сердится. Не сердится? Не могу понять.
– Если нельзя, я не буду.
– Не будет он! Нет, вы послушайте! Он не будет!
– Прости еще раз. Ты только скажи, я отвернусь.
Она колеблется. Как? Очень просто. Вся ее красота, какую я вижу, идет рябью: мелкой, едва заметной. Кожа покрывается радужной чешуей. Или это вода бликует, а мне мерещится?
За ее спиной бесшумно вспухает водяной горб. Горб? Хвост! Рыбий, здоровенный. Хвост задумчиво ходит из стороны в сторону. У меня отвисает челюсть. Она идет рябью, а на воде от хвоста ряби не остается!
– Ладно, смотри, – милостиво разрешает она. – Только даже не думай!
Всем своим видом я показываю, что не думаю. И раньше не думал.
– Если нимфа, так сразу и ноги раздвинула, да? Перед первым встречным?!
– Ноги?
Я изумлен:
– Какие ноги? У тебя же хвост!
Предательское воображение рисует в деталях: как оно, с хвостатой?
Она оглядывается через плечо на собственный хвост. Впервые увидела, что ли? Смотрит. Морщит носик. И начинает хохотать: звонко, заливисто. Как тут удержишься? Я тоже смеюсь. Хохочем на два голоса, хватаемся за животы. Вода вокруг нас закручивает игривые пенные барашки.
Словно в овечьем стаде купаемся.
– Насмешил! Ишь ты, хвостом попрекает. Насмотрелся?
– Нет!
Соврешь – обидишь. Обидишь – утопит. Не хочу я врать. Не умею. Спросите Гермия, он подтвердит: лжец из меня аховый.
– Век бы на тебя смотрел.
И не только смотрел бы. Так ведь утопит.
– Я такая страшная? Боишься взгляд отвести?
– Ты красивая. Очень.
Волосы зеленые, темные, как водоросли. А что? Мне нравится. Мне все нравится, не одни волосы. Глаза синие с зелеными искрами. Морская волна под солнцем. Черты лица тонкие, точеные. Светятся, будто лампада под водой горит. Живой перламутр. Плечи, руки. Гибкие, но сильные. Талия тоньше, чем у Филомелы. Мне даже хвост ее – и тот нравится.
Ну, про грудь я уже сказал.
– Подлизываешься?
– Нет, правда! Я что вижу, то и говорю!
– Честный, что ли?
– Честный. А может, глупый.
– Тогда скажи, честный: я красивая – как кто? Как что?
«Как богиня!» – едва не брякнул я. Я не задумывался, понравится ей сравнение или нет. Просто хотел объявить и не смог. Как утренняя заря? Нет, тоже не то.
– Как не знаю кто. Впервые такое вижу.
– Как не знаю кто, – нараспев повторила она. Я ждал насмешки, но голос ее сделался мечтательным. – Впервые такое. Такое – это я. Ты случайно не аэд
[81]? Где твоя сладкозвучная лира? С песен бы и начал, сказитель! А то дождался, пока заснула на камешке – и уже тут как тут, крадется! Меч у него золотой! Воткнуть собрался, да? Хорошо, я сплю чутко!
– Какой еще меч?! – возмутился я.
– Какой-какой! Его ты тоже впервые увидел?
И рукой показывает. Чтобы, значит, сомнений не осталось. Ну да, туда и показала, куда же еще? Я думал, вода меня укроет, так она воду сделала прозрачней воздуха. Все видно, хоть ложись и помирай.
Стою красный от стыда. Носом шмыгаю.
– Не зря свое имя носишь. Золотой меч? Ага, всегда наготове.
Нет уж, теперь я ученый! Мне Горгон за глаза хватило. Считает меня Хрисаором? Золотым Мечом? Пусть считает. С женщинами спорить – себе дороже. Чего доброго, разозлится и утопит уже навсегда.
