– Пять молний, – Колебатель Земли сел. Поднял руку, растопырил пальцы для наглядности. – Пять обычных грозовых молний, не тех, что кует Гефест. От трех Химера увернулась. Я и не догадывался, насколько она быстра. Как Пегас? Вероятно. Две молнии обожгли ее, но не поразили. Тифонов огонь слишком силен в Химере, я видел это своими глазами. У Младшего…
Забывшись, он назвал Зевса так, как не звал при посторонних.
– У Младшего под рукой была и шестая молния. Я думал, он метнет ее. Нет, он не сделал этого. Видимо, понял: бесполезно. Говоришь, Пегас станет чудовищем? Мне бы не хотелось такого исхода. Но я ничего не могу сделать, племянница. Нет укротителя коней лучше меня. Отцы властны над сыновьями, пока те не вырастут. Но Пегас… Он не по моей части.
Ночь, вспомнила Афина. Источник Пирена. Мальчишка. Пегас. Запах Океана, радуга. Коридор из Эфиры во мглу Океана. Рассказать об этом Посейдону? Нет, рано. Если рассказывать, то не все, приберегая главное.
– Эфира, – произнесла Афина, уходя от опасной темы. – Мне жаль, что город разделили между Гелиосом и Аполлоном. По совести надо было отдать Эфиру тебе.
– Ты можешь отдать мне Аттику, – парировал Посейдон. – Это будет по совести. И я утешусь.
Богиня сделала вид, что не заметила шпильки:
– Главк Эфирский. У него есть сын: приемный, как и все прочие. Младший. Зовут Гиппоноем. О Главке говорят, что он лучший лошадник среди смертных.
– Он не укротит Пегаса, – отмахнулся Колебатель Земли.
– О Гиппоное говорят, что он лошадник, подобный богу. Твердят о чудесах. Мальчик не просто скачет верхом на неоседланном жеребце. По его приказу кони ели человечину. Растерзали конокрадов, представляешь?
Глаза Посейдона вспыхнули:
– Хороший мальчик. Ели человечину? Остроумный мальчик.
Теперь встала Афина:
– Еще болтают, будто он твой сын. Как Пегас, а?
– Люди много чего болтают.
– Это правда?
Она ждала чего угодно, кроме ответа:
– Да.
В окнах сверкнуло солнце. Сквозь янтарь в оконных рамах оно виделось чашей гигантского цветка. Вокруг солнца колыхался радужный ореол.
* * *
Возвращаясь из дядиного дворца, возносясь к солнцу сквозь толщу воды, Афина бранит себя за забывчивость. Надо было спросить Колебателя Земли не только о том, отец ли он приемышу Главка. Следовало задать еще и другой вопрос: кто его мать?
Эвримеда, говорит мудрость. Жена Главка Эфирского.
Кто же еще?
Ты утомилась, предупреждает военная стратегия. Помешалась на погоне за Пегасом. Ты перестала мыслить ясно и холодно, как перед битвой. Мать приемыша – Эвримеда, жена Главка. Посейдон – известный ходок к смертным женщинам…
Он мог солгать, подсказывает кто-то. Афина не знает, кто это. Во всяком случае, не мудрость и не стратегия. Твой вспыльчивый дядюшка, продолжает незваный советник, не клялся черной водой Стикса, обещая говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Да, Посейдон не мастак лгать. Его нрав – буря и натиск. Но все однажды случается впервые, не так ли? Возможно, он вовсе не отец мальчишки. Он сказал «да»? Вспомни, сколько раз ты говорила твердое «да», скрывая за ним уязвимое «нет», как воин прячет себя за щитом! Возможно, Колебатель Земли скрывает нечто более важное, чем факт отцовства. Возможно, Эвримеда родила ребенка вовсе не от похотливого любителя помахать трезубцем…
Если отказаться от мудрости, если разрушить военную стратегию – возможно все, даже невозможное. Сомнения, думает Афина. Они мучат меня хуже, чем слепни летом терзают лошадь. Раньше все было иначе. Раньше сомнения боялись меня. Теперь я боюсь их.
Афина взлетает над водой.
В пене и брызгах она подобна новорожденной Афродите. Иллюзию разрушают две вещи: копье и шлем.
Эписодий четырнадцатый
Когда бы мы еще собрались?
1
Слова-дротики
– Океан – это река?
– Река.
– Как Асоп? Бородатый, тиной пахнет?
– Тиной? Не знаю, не нюхал. Борода, наверное, есть. Я не встречался с Океаном. Асоп – его сын. Наверное, они похожи. Сыновья, знаешь ли, имеют сходство с отцами, даже я. Даже ты, хотя ты и приемный.
– Сын?!
– Речные боги – сыновья Океана. Все три тысячи.
– Три тысячи сыновей. Три тысячи дочерей. Это когда же он успел?
– У него было много времени. Он старый.
– Старше тебя, Гермий?
– Старше.
– Старше Зевса?!
– Старше.
– Старше твоего деда Атланта?! Твоего деда Крона?
– Да.
– Ничего себе! Это когда же он родился?
– Понятия не имею. Возможно, он вообще не рождался. Был всегда, испокон времен.
– Возможно? Это невозможно!
– Старик невозможен, тут ты прав. Он никогда не участвовал в наших войнах, представляешь?
– В ваших?
– Боги. Титаны. Чудовища. Падшие. Вознесшиеся. Те, о ком ты слышал. О ком не слышал. Те, кого ты и представить не можешь. Знаешь, почему я говорю об этом с тобой? Потому что ты, муравей, песчинка на ладони, не в состоянии себе это представить. Это то же самое, что говорить с самим собой, только гораздо приятнее. Кто ни воюй, за что ни воюй, каким оружием ни сражайся, Океану без разницы. Даже когда мир трещал по швам, рушился в бездну, он оставался в стороне. Думаю, это и есть мудрость, настоящая мудрость, что бы там ни говорила Афина.
– Это трусость.
– Приятно беседовать с храбрецом. С умным храбрецом – вдвойне.
– Вообще не рождался? Как это?
– Одни считают, что Океан – первоначало сущего. Другие зовут его предком богов. Третьи помалкивают, не желая рядиться в дурни.
– Это ты-то помалкиваешь? Да ты не закрываешь рта!
– С тобой не очень-то помолчишь, жеребенок. Ты клещами тянешь собеседника за язык. Чем клянемся мы, небожители?
– Водой Стикса. Это даже дети знают.
– Стикс из дочерей Океана. Как и все реки царства мертвых.
– Если он река, где у него исток?
– У Океана нет истока. Он – кольцо. Пояс вокруг нашего мира. Текучая преграда между жизнью мертвой и живой. Слушай, откуда такой интерес к старику Океану? Решил стать жрецом? Океану не воздвигают храмов.
– Хочу жениться на океаниде. Присматриваюсь к будущему тестю.
– Отличный выбор, жеребенок. Моя бабушка по матери – океанида. Первая жена Зевса – океанида. Кстати, Зевс ее съел. Это кое-что говорит об океанидах, как женах.
– Они вкусные?
