Я не понимаю, что происходит. Чего хочет отец. О чем спрашивает. Память, пробудившись от каменного сна, подсказывает: три года назад мать твердила мне о том же, о чем сейчас я слышу от отца. Тогда я решил, что ее рассудок помутился от горя.
Встаю. Взмахиваю рукой:
– Прошу к моему костру. Разделите со мной мою скромную трапезу. Если, конечно, вы не опасаетесь скверны…
– Трапеза? Разделим, – отец спокоен, словно речь идет о торговых делах. – Скверна? Если она есть, разделим и ее. Если нет, тогда и беспокоиться не о чем.
Идем к костру. Табунщики жмутся поодаль. По дороге я замечаю в руках матери большую корзину, плотно закрытую плетеной из лозы крышкой. Мама заботится обо мне? Или о себе с отцом – чтобы не есть мой грязный, мой кровавый хлеб?
Садимся вокруг костра. Некоторое время молчим.
– Это случилось давно, – отец бледен. Голос его впервые срывается. – Четверть века назад. Сразу после нашей свадьбы…
Главк Эфирский откашливается. Голос его становится прежним.
3
Я родной
Это случилось после свадьбы Главка и Эвримеды. Это случилось за три года до рождения Алкимена.
Это случилось, будь оно проклято.
«Горе тебе, Главк, – возгласил жрец из храма Зевса Тройного. В тот день жрец носил белые одежды, служа Зевсу Высочайшему. – Великое горе!»
Главк с женой молчали, ожидая продолжения. Молчал и Сизиф: он явился в храм вместе с сыном и невесткой. Все трое глядели в пол, словно надеялись высмотреть там пути к бегству.
«Главк Эфирский умрет бездетным! – продолжил жрец. – Такова воля владыки богов и людей.»
Было видно, что участь дурного вестника его не радует. Но жрецу не оставили выбора.
«Богов не обмануть,» – задумчиво произнес Сизиф.
Жрец кивнул:
«О да, богов не обмануть.»
Они молчали, все четверо. Жрец молчал, потому что сказал все, что требовалось. Главк с женой молчали, сокрушенные приговором. Сизиф молчал по-своему, как умел только он.
«Боги есть боги, – говорило его молчание. – Но я все-таки попробую.»
Кто первый сказал в Эфире, что Главк бесплоден? Кому? Скорняк кузнецу? Прачка стряпухе? Старуха молодке? Какая разница, если в самом скором времени об этом болтал весь город. Воля богов – материя тонкая, волю можно толковать на все стороны. А глас народа – другое дело. Молва выбралась за стены, ринулась на юг, по Пелопоннесу, на север, в Беотию и Фессалию.
Теперь о бесплодии Главка знали все.
За девять месяцев до рождения Алкимена, первенца в Главковой семье, дворец посетил знатный человек с Родоса. Был пир, много вина. Были свирельщики, шуты, танцовщицы. Гостю отвели отдельные покои в дальней части дома. Глубокой ночью туда проскользнула женщина, пряча лицо под накидкой.
Лицо, имя, намерение. Ничего не спрячешь во дворцах.
Кто первый сказал, что Эвримеда разделила ложе с родосцем? Кому? Служанка метельщику? Раб свободному? Плотник ткачихе? Какая разница, если ребенка носить долго, а у сплетни ноги быстрей, чем у лани? Когда родился Алкимен, последний нищий в Эфире знал, чей он сын. Знал и восхищался житейской мудростью Сизифа, равно как и хладнокровной предприимчивостью Главка – последний во всеуслышанье объявил ребенка своим.
Позже родился Делиад. Пирен. Гиппоной.
Дети есть дети. Правитель нуждался в сыновьях. «Богов не обмануть! – хохотала Эфира. – О, богов не обмануть!» Живя торговлей, город понимал, что в мире нет обмана, есть только условия сделки.
Над жрецом, объявившим волю Зевса, потешались.
Жрец молчал.
* * *
– Кроме Сизифа, меня и Эвримеды правду знала Меропа, твоя бабушка.
– Бабушка? Почему бабушка, отец?!
– Без нее мы бы не справились. Это она поила мою жену снадобьями. Выбирала дни, когда чрево остается пустым, что ни делай. Подмешивала гостям в вино кое-что, от чего гость спал как убитый. Затем он просыпался рядом с Эвримедой. Верил каждому ее слову о прошедшей ночи. Как тут не поверить? Возразить, что ничего не было? Что ты, пьяный мерин, храпел рядом с красивой, готовой отдаться тебе женщиной? Такой позор не снести самому отъявленному силачу.
– Но как же тогда родились мы? Я – ладно, про себя я все знаю. Но Алкимен? Делиад? Пирен? Если они дети моей мамы, то от кого?
– Ты глупей, чем я думал. Они мои сыновья.
– Твои?!
– Да. Моя плоть и кровь.
– Но ты бесплоден, отец!
– Почему? Потому что так говорила прачка стряпухе?
– Потому что такова воля богов!
– Боги не сказали, что я бесплоден. Боги сказали, что я умру бездетным. Не стану отпираться, вначале я понял их так же, как и ты. Умру бездетным? Что это, если не бесплодие? Но позже выяснилось, что мое семя приносит плоды.
– Рабыни? Служанки?
– Нет. Не скажу, что я не знал женщин кроме Эвримеды. Но они не подарили мне детей. Это укрепило меня в мысли о бесплодии. Первые два года семейной жизни Эвримеда тоже проходила пустой. А потом она понесла Алкимена. Не от гостя, от меня. К родосцу она шла, уже будучи в тягости.
– Зачем же он тогда был нужен? Родосец?
– Это была идея твоего деда. Слухи обо мне также распространяли его люди. Главк умрет бездетным? Разумеется. Откуда дети у Главка? У холощеного пустоцвета?! Все они – приемыши, сыновья Эвримеды от разных отцов. Легенда рядилась в правду. Таким образом твой дед скрывал от людей и богов, что я плодовит. Ты же помнишь? Умереть бездетным – мы понимали это, как бесплодие. Воля богов? Она свершилась. Все слышали? О, слышали все, от Эфиры до Олимпа. Когда бы я ни умер, я бы умер бездетным, чтобы приемыши благоденствовали.
– Но ты жив. Ты пережил всех их.
– Да. Я жив, мои мальчики мертвы. Главк Эфирский умрет бездетным? Теперь я понимаю истинный смысл воли небес. Судьба – насмешница, Гиппоной. Но соль ее шуток раскрывается не сразу.
– Зачем ты мне все это рассказал?
– А ты как думаешь?
– Чтобы я узнал: я вам не родной. Они родные, я нет. Но я знал это и раньше.
– Подумай еще раз. Это неправильный вывод.
– Чтобы я узнал, что я вам родной?
– Продолжай.
– С чужим ты бы не поделился семейной тайной. Ты и мама. Вы бы молчали до последнего. Значит…
– Ты нам родной. Кто бы тебя ни родил, кто бы тебя ни принес – родной. Неродной бы ничего не понял, а ты понял. Ты сын Главка и Эвримеды. Внук Сизифа. Береги себя, парень.
Он назвал меня парнем. Так звал меня дедушка. Отец – никогда раньше.
– Береги себя, понял?
