На что они рассчитывали? В жестяные банки заливают не джин, а спирт, добавляя запах хвои и лимона с помощью алхимических трюков. В общем, остерегайтесь подделок и имейте в виду: я не несу ответственности за превышение дозы.
А Кампари? Это не только итальянская фамилия, но и 20–30 градусов алкоголя. Биттер прельщает цветом заката, крови и маковых лепестков. При смешивании с ним апельсин — солнце в зените — превращается в грейпфрут.
Слышите, как я вычурно заговорил? У самого в глазах темно.
Но антураж! С девятнадцатого века на рекламных плакатах — то рогатый арлекин в цитрусовой кожуре, то страстные объятия в красном полумраке. В общем, с претензией.
И Кампари, и джин льют в Негрони. Почти все готовы потягивать эту смесь через трубочку, а вот любителей глотать горькую, крепкую жижу в чистом виде — гораздо меньше. К чему это я? Употреблять нас в качестве коктейля — легче, чем по отдельности. (Не забудьте приложить лёд).
Живое подтверждение моей алкогольной теории сидит передо мной и деловито собирает в сумку тетради, учебник, подставку, пенал. Смотрю на часы: звонок вот-вот грянет.
Бросаю в рюкзак тетрадь и ручку, засовываю телефон в карман, в два прыжка оказываюсь за дверью, где и перехватываю выходящую Дашу.
Повторяю приглашение в устной форме. Мне вежливо сообщают, что присутствовать на всех уроках совершенно необходимо.
— Но можем встретиться после школы, — заканчивает Даша.
И на том спасибо. Объект раним, и давление — не лучшая политика. Я не настолько придурок, чтобы упоминать своего друга, но барышня перехватывает инициативу:
— Кампари не звонил тебе со вчерашнего дня?
То есть я стою здесь, красивый до рези в глазах, шоколадными кудрями встряхиваю, очами синими сияю, а она меня об этом негодяе спрашивает?
— Он никогда не звонит, — отвечаю я, несколько опешив. — Он это ненавидит. Но сейчас на связь не выходит даже смсками.
Даша прикусывает губу, и глаза у неё опять набухают.
— Мне действительно надо поговорить с тобой.
— Буду ждать в вестибюле после седьмого, — обещаю я, окончательно заинтригованный.
V
Надо было установить пункт связи на восточной стене, вопреки уставу монастыря, ругал себя Кампари, а теперь поздно кусать локти и считать секунды.
Выйдя за ворота, он не свернул к Линиям, а пересёк проулок и скрылся в переплетении веток. Пусть Валентина занимается газами и взвесями, но, если барьер изменил свойства, первым об этом должен узнать он.
Знакомые заросли кончились слишком быстро: он подошёл вплотную к колеблющейся плёнке, а особняки торчали прямо за спиной. Протянул руку в вибрирующее марево. Ничего. Шагнул вперёд. Оказался лицом к заборам. Монастырь и границу теперь не разделяли и пятьсот метров, а видимый барьер сбивал с толку почище незримого.
Кампари зашагал прочь, предплечьем прикрывая лицо от шипов.
Выбравшись к проулку, он увидел у ворот госпожу Авилу и приблизился, вглядываясь в её черты — до странности безмятежные.
— Сами-то поняли, что сотворили? — усмешка пряталась в уголках её глаз, но не тронула губ.
— Нет, — честно ответил Кампари. — А вы уверены, что я причастен к происходящему?
— Кто, если не вы?
Он приложил руку ко лбу.
— Я столько раз утверждал, что Агломерация — это лаборатория, декорация, но не настоящий город, а теперь либо мыльный пузырь сдувается, либо я схожу с ума.
— Вот и побеседовали о пузырях на ночь глядя. Однако, смею вас уверить, мы не сдуваемся. У меня недурной глазомер: да, граница сжалась, но сейчас она неподвижна. Интересно, с чем это связано?
— У меня есть идея, но она мало похожа на правду.
Настоятельница подняла бровь, ожидая продолжения.
Рассказать ей о том, что, открыв железную дверь, он распечатал герметичную упаковку? А вернув заслон на место, остановил утечку воздуха из пузыря, который зовётся Агломерацией? Это противоречит здравому смыслу хотя бы потому, что под той дверью была дыра, в которую убегали рельсы. То, во что верит он, не имеет значения. Беспокоиться нужно о насущных проблемах.
— Ночью я был в подвалах. Об этом не должен знать никто, иначе монастырь разберут по кирпичику.
— Кто может узнать?
— Неподкупные ребята из Отдела Внутреннего Контроля. Явившись с обыском, они в первую очередь полезут копаться в моём мусоре. «Ищи то, от чего объект избавился» — их этому на первом году старшей школы учат.
— От чего объект недальновидно избавился?
— От одежды, заляпанной землёй и илом.
— Вы за барьером испачкались?
— Нет, в подземном русле ручья.
— Что ж, неподкупные ребята очень развеселятся, если это увидят. В лаборатории даже определят район и водоём. Свалиться в ручей в полном обмундировании — удар по репутации, но одним одиозным случаем больше, одним меньше…
Рот Кампари против его воли кривился в ухмылке.
— В теплицах земля всегда рыхлая, — добавила настоятельница. — Мне не трудно спрятать вашу сброшенную кожу там, а ночью развести костёр. Десять лет назад я поступила так же. На вас были замечательные образцы, я долго рассматривала их под микроскопом, но выбора не было — пришлось избавиться. В Агломерации не выращивают хлопок ради ткани, да и животную кожу негде взять.
— И вы только сейчас мне об этом рассказываете?
— Когда, если не сейчас? Вы ведь нас покидаете.
— Нет, я еду в Центр.
— Желаете увидеть плоды своих деяний? — ирония не скрыла проступившую в голосе настоятельницы тревогу.
— Напротив, не желаю видеть эти самые плоды.
— Вы понимаете, чем рискуете? Почему вы не торопитесь туда, куда десять лет стремились всем сердцем? Память подала признаки жизни?
— Не могу похвастаться. Но у двадцати человек без меня нет будущего.
Госпожа Авила едва заметно поморщилась.
— У них никогда не было будущего без вас. Я говорила, что это тупик.
— А есть пути, которые не заканчиваются тупиками? Если нет, лучше я сам выберу, в котором застрять.
— Тогда прощайте, — госпожа Авила подала ему руку и тут же спросила: — Что у вас с ладонью?
— Открывал двери между мирами, — засмеялся он. — Кровью.
— Чересчур, — покачала она головой. — Но символично. О многом говорит.
— Можно подумать, вы эту дверь открыли бы словом, — он улыбнулся ей так же, как при свете трикирия в овальной зале, и зашагал к юго-восточному углу.
— Мыслью! — донеслось ему вслед.
Пустая платформа сияла металлом. Рельсы, замыкающиеся полукругом с одного края, за другим убегали вдаль, вливаясь в ослепительную паутину и запутываясь вокруг кольев домов.
