— Ну спасибо, Кампари, удружил, — облако пара вырвалось из её рта. — За что ты так со мной?
Смысл происходящего наконец дошёл до него.
— Погоди, — губы его кривились в неуместной ухмылке. — Тебя нервирует не то, что встреча расстроит Пау. Ты боишься, что он слишком обрадуется.
— Не вздумай смеяться! — она предостерегающе вскинула указательный палец.
— Ты кто? Воспитатель озабоченный? — смешно командору не было, но ухмылка не желала исчезать. — Они всего лишь дружили десять лет назад.
— Десять лет назад! А я — длинное хвостатое непонятно что, знакомое с Пау три месяца. У меня нет шансов, ему всегда нравились мужчины.
— Это он так решил, — Кампари был рад, что Пау его не слышит. — Методом исключения, потому что к женщинам, пока все суставы целы, не тянуло. На практике он теорию не проверял. Насколько я успел понять, ему никто особо не нравился, пока «длинное хвостатое непонятно что» не вытащило его из петли.
— Не заговаривай мне зубы, — сказала она уже спокойней. — Несколько лет назад, в библиотеке…
— Ты меня с прочими смертными не равняй, — нарочито надменный тон всё-таки вырвал у Дик улыбку. — И вообще, сколько раз ты говорила, что его ревность тебе уже поперёк горла? А сама что? Я — твой друг, Эребус — его. Нас мало. Придётся дружить всем вместе.
— Худшей параллели ты провести не мог, — она качала головой, но по глазам было видно: уже опомнилась. — Я была влюблена в тебя.
— Раз ты говоришь это так, мимоходом, Пау волноваться не о чем. Он дёргает тебя за хвост, чтобы обрести равновесие — этим всё сказано. Но если смотреть на нас глазами воспитателей, то у меня на тебе — болезненная фиксация, а псих-архитектор и вовсе — моя тёмная страсть.
— И где здесь хоть слово неправды? — Дик выдержала паузу, заржала и уткнулась командору в плечо, будто клюнула. — Не говори Пау.
— Сама расскажешь, — вздохнул Кампари. — Ему будет приятно. Ты же проявляешь чувства делом, а не словом, и потом ещё удивляешься, когда он себя накручивает и заявляет, что ты его терпишь из жалости.
* * *
— Мы все с любопытными странностями, — объявила Дик на следующее утро. — Но предупреждаю: общий градус адекватности за счёт Эребуса не поднимется.
— А с ним что не так? — вздохнул Кампари.
— Мысленно не вышел из интерната. Пау тоже постоянно туда возвращается, но психиатрический отдел затмил годы учёбы. А Эребус буянил два года после того, как его перевели подальше от Пау, четырежды нарывался на психиатрическую экспертизу, личное дело вконец испортил. Когда поставили вопрос о смене разряда, что, как ты понимаешь, является крайней мерой, присмирел, стал образцовым учеником. Отличные рекомендации ему уже не светили, но он и не рвался в старшие школы. Знаешь, чем он жил? Планом прикончить директора своего первого интерната и нескольких воспитателей оттуда же. Вот и нацелился на оружейный завод, понимая, что контролёром ему не стать.
— Но как заливал, — усмехнулся Кампари. — «Представление об устройстве револьвера — ещё не способность произвести выстрел». Правда, я ему ни на секунду не поверил.
— И правильно сделал. Он в первый же год прибрал завод к рукам. Оккупировал подземные цеха, учился по ночам, а перед инспекциями маскировал пробоины в стенах.
— Год подготовки, четыре — в качестве полноценного служащего, — нахмурился Кампари. — Почему тянул с исполнением плана?
— Продумывал отступление: ему было важно уйти безнаказанным, чтобы сравнять счёт. Иначе месть не восстановила бы справедливость.
— В его безумии есть логика, — покачал головой Кампари. — Я бы так не смог.
— Пау тоже впечатлился, — фыркнула Дик. — Так впечатлился, что я, засыпая, воображала себя на руинах Медицинского Совета. Ну знаешь: хвост по ветру, в каждой руке по револьверу, зубы в крови психиатров, огонь возмездия во взгляде.
— О, это нормально, — рассмеялся Кампари. — Я себя такими картинами с июля убаюкиваю.
— Пау — страшный человек, — прыснула Дик. — Все хотят рвать глотки его обидчикам. Но к чести его замечу, что восторг от навязчивой идеи Эребуса он демонстрировал только мне, а другу детства виртуозно вправил мозги: «насильственная смерть возвышает, искупает грехи и привязывает убийцу к жертве».
— Круто, — выдохнул Кампари. — Но знаешь, что меня безмерно радует в этой истории? Эребуса не надо учить стрелять.
XX
К апрелю воздух наполнился влагой, командорский отряд расстался с зимними плащами и задёргал доктора Сифея просьбами нейтрализовать симптомы подступающих простуд.
Новостей от господина Мариуса всё не было. Пау закончил строить макет и спрятал его под стол. Кампари ждал взрыва.
В Центр Пау и Дик являлись к полудню, первый здоровался с командором и устремлялся на нижний ярус, вторая находила дела в кабинете, и вдогонку за архитектором посылали Феликса, который превосходил Пау ростом и шириной плеч настолько, что напоминал Кампари огромного пса, играющего с котёнком — бережно, лишь бы не зашибить мощной лапой. Притом, не питая к архитектору того же пиетета, что Дик или Кампари, Феликс оказался самым подходящим наставником по части драк, стрельбы и метания ножей: не обращал внимания на капризы, умел различать, чем вызваны неудачи — отголосками нарушенной координации, слабостью неокрепших мышц, беспечностью или ленью. Иначе говоря, он не жалел Пау, и художника это устраивало.
После шести нижний ярус заполнялся сторонниками «глобальной реформы», половина которых работала на Центр, остальные же были разношёрстны. Командорский отряд смертельно уставал, каждый вечер предпринимая попытки научить мирных граждан если не драться, то хотя бы не паниковать при звуке выстрела, но ни одна из сторон не жаловалась. Пау, переносящий толпу ещё хуже, чем разговоры о государственном переустройстве, возвращался на двадцатый этаж, складывал голову на плечо Дик и не шевелился до отъезда домой.
— Допустим, мы захватим Отдел Внутреннего Контроля, — доставал Кампари Фестуса, насмотревшись на новобранцев. — Как поступить с бюрократами и соглядатаями нижних ступеней? Что делать с выжившими бойцами, с господином Мариусом, наконец? Разоружить — это понятно, но их будущее — задача для твоей светлой головы.
— Нижние ярусы Отдела очень пригодятся, — разводил руками Фестус.
— Не искушай меня. В моём воображении всё заканчивается массовым расстрелом. Но ты явно рассчитывал, что, дорвавшись до власти, я поведу себя как приличный человек. Вот и придумай гуманный выход.
— Добарьерная история подсказывает, что смена режима начинается с устранения недоброжелателей. Иначе трон шатается.
— Подо мной земля шатается сколько себя помню. Переворот бескровно не пройдёт: у нас оружие, у них оружие. Для новой волны бессонницы этого довольно. Идея последующих репрессий мне тем более не улыбается.
