Хозяин кабинета выдвинул нижний ящик письменного стола, извлёк плотный конверт и протянул его командору.
— Пометки «сугубо конфиденциально» на письме не было. Возможно, конфиденциальность сама собой разумелась, но старому солдафону простительно неумение читать между строк.
— Играете в старого солдафона? — поднял брови Кампари, сжимая конверт с печатью Совета. — Зачем?
— А зачем вы играли в пустоголового мальчишку, ошалевшего от быстрого взлёта?
— Кто сказал, что я играл? — рассеянно возразил командор.
Письмо датировалось 13-м сентября:
«…С глубоким сожалением мы вынуждены заключить, что стабильное существование Агломерации находится под угрозой. Предвестники грядущей катастрофы едва заметны, но действовать нужно сейчас. Господин Мариус, не сомневаясь в вашей компетентности, Медицинский Совет настоятельно рекомендует предоставить особые полномочия госпоже Валентине, офицеру Отдела Внутреннего Контроля (номер 4842367). Помните: любую болезнь легче предотвратить, чем вылечить…».
— Я недооценивал Валентину или переоценивал Совет, — рот Кампари уехал под левый глаз. — Убийственная прямолинейность: «Не ставьте ей палки в колёса».
— Моя преемница утверждает, что хотела бы всё объяснить, но не может.
— Странно, что я ещё на свободе, а Пау руководит стройкой.
— Странно? Глава Отдела — я. Здесь вам не Центр, где субординация умерла в муках ещё до вашего вступления в должность.
— Я полагал, мою голову оставили на плечах ради финального аккорда, а что до архитектурного проекта — я готов ежедневно благодарить вас на коленях, но вряд ли вы этого хотите.
— Мне хватит уважения в глазах, — хмыкнул господин Мариус. — «Финальный аккорд» — выражение, не лишённое старомодного шарма. Вы понимаете, что при нынешнем курсе одна ваша манера изъясняться — преступление? Имён в утренних отчётах не называют, но, читая их, трудно не думать, что Валентина жаждет именно вашей крови. У вас есть идеи, почему ордер на ваш арест ещё не лёг мне на стол?
— Ни единой.
— А у меня есть. Причина происходящего — не в личных счётах. Валентина действует в интересах Совета, а оспаривать их решения — безумие, даже если мы не понимаем их мотивов.
Кампари зажмурился.
— Совет, конечно, таинственная организация, но сомневаюсь, что господин председатель — бог.
— Вы сами видите: я растерян, а такого давно не случалось. Скажите, Кампари, вы, случайно, не забарьерный диверсант?
Командор прыснул:
— Господин Мариус, мне скоро двадцать пять. Вы полагаете, что, зная о существовании других земель, я потратил бы лучшие годы жизни на моральное разложение Агломерации?
— Если всё, что я знаю о вас — не маска, вы не подписались бы на это даже ради высшей цели, — глава Отдела усмехнулся и покачал головой. — Вы нетерпеливы и эгоистичны. Это не делает вам чести, зато я вам верю. Но у меня ещё один вопрос: вы вооружаете Центр?
Голос прозвучал мягко, выцветшие глаза смотрели устало, без упрёка и без надежды.
— Нет, — ответил командор, не отводя взгляд.
Кристальная честность не входила в число добродетелей Кампари, однако держал лицо он недолго, а врал неубедительно, за исключением случаев, когда забывался и сам верил в слова, слетающие с языка. Вот и теперь он помыслить не мог о том, чтобы обмануть доверие господина Мариуса.
— Нет, я не вооружаю Центр, а зря, — голос сорвался от неподдельной горечи. — Умный человек на моём месте так и поступил бы.
* * *
— Значит, я зря диагностировал у вас паранойю на почве глубокой психологической травмы, — вздохнул Фестус. — Вы угадали, за террором действительно стоит госпожа Валентина, а господин Мариус не решил, кто прав, кто виноват, поэтому не вмешивается.
— А Медицинскому Совету это зачем?
— Не знаю. Я не знаю даже, зачем это госпоже Валентине. Допустим, у неё комплекс власти, но ведь она и так — без пяти минут глава Отдела. Видимо, этого мало. Давайте займёмся любимым делом: будем судить людей по себе. У меня складывается впечатление, что террор — это отчаянная попытка добиться абсолютного контроля над городом, причём как можно быстрей. Ведь в Агломерации за считанные недели не осталось невиновных, неприкасаемых: госпожа Валентина решает, кого казнить и кого миловать. У нас несколько иные методы, но напомните, командор: зачем нам власть?
— Чтобы узаконить наше положение. Чтобы нам не мешали жить.
— Именно. Ясно, чего не хватает для счастья нам. А вот какие законы мешают жить госпоже Валентине?
Кампари задумался.
— Глубокая травма получена зря: я понятия не имею.
С директором оружейного завода Кампари увиделся тем же вечером в квартире Пау.
— Ещё стволов двадцать, и необходимый минимум у нас есть, — командор сидел на крошечном столе, скрестив руки на груди. — Не торопитесь.
— Не время сбавлять обороты, — буркнул Эребус. — Я уже под подозрением, не так ли? Предпочитаю видеть вас вооружённым до зубов, когда мне начнут задавать вопросы.
XXIII
В феврале Кампари понял, что перенимает привычки господина Мариуса, являясь в Центр самым ранним поездом, а уезжая — последним. Ночные часы «в глухой зоне» превратились в пытку — он боялся не оказаться в нужное время в нужном месте.
Первое утро календарной весны принесло сюрприз в виде архитектора, сидящего под дверью командорского кабинета и остервенело расчёсывающего пальцами отросшие кудри. Куртка валялась рядом, одного ботинка не хватало.
— Кампари, — художник поднял глаза и улыбнулся. — Представляешь, слухи не врали: контролёры действительно прочёсывают квартиры. Интересно, сколько домов за ночь проходят? Мы ночевали у Дик. Если меня уже не обнаружили в комнате, где мне полагалось находиться, придётся жить за ширмой — наружу лучше не высовываться.
— Давно вы здесь? — выдавил командор, отпирая дверь.
— Не очень, — Пау потянулся и перекатился через порог. — Облаву устроили в три: сами не спят и другим мешают не спать. Нас предупредил Юлиус, он-то живёт на шестом этаже. Как видишь, я не успел найти второй ботинок. Хорошо, что морозы не такие, как в прошлом году, хотя путь сюда я всё равно не могу назвать приятным. Кстати, я оценил твои манеры, но можешь обращаться ко мне на «ты».
— В вас говорит потрясение.
— Мы пили из одной бутылки и спали в одной постели, — усмехнулся Пау. — Если бесчисленных часов на смотровой башенке недостаточно, эта встреча под дверью должна стать последней каплей.
— Ты ещё страстные объятия на платформе припомни, — нервно хохотнул Кампари.
— Да, — протянул художник. — Можно было переходить на «ты» сразу после удара в челюсть…
