— Ни души, — отрапортовал Аурелиус.
— Всё, — Кампари стряхнул оцепенение. — Заканчиваем траурное бдение. Ждите моих распоряжений. Надеюсь, распустим людей до начала рабочего дня.
На двадцатом этаже он юркнул в туалетную комнату, попытался привести себя в порядок у раковины, размером слегка превосходившей блокнот, и вздрогнул, подняв глаза на мутное зеркало: за его спиной стоял Пау.
— Не усердствуй, — сказал художник. — Если я хоть что-то смыслю в человеческой природе, в твоём случае — чем хуже, тем лучше. Синяки под глазами, обветренные губы, патлы в беспорядке — весь набор раздражающих признаков, не оставляющий места для равнодушия в мозгу одной служительницы общественного порядка. Я так понимаю, нам следует выметаться с восточной стены.
— Не торопись с выводами, — Кампари проверил револьвер в кармане.
— Ты не хуже меня понимаешь, что смерть твоей контролёрши не поможет Эребусу. Хочешь совет? Не думай. Если рассуждать логически, твоё решение бесполезно: контролёрша занята своей игрой и вспоминает о тебе разве что как о потенциальном государственном преступнике. Но нечто толкает тебя в затылок. Вот и слушай это иррациональное «нечто», — Пау изменился в лице. — Господи, до чего мы докатились.
* * *
— Кто? — раздался недовольный голос из-за двери с табличкой 34, оранжевой, как и все прочие двери на этаже.
— Смерть, — отозвался Кампари.
Он прислушался к повисшей тишине, затем к шагам и шорохам, не без удивления отметив, что Валентина была не одна. Прошло не менее двух минут, прежде чем ручка повернулась и на пороге вырос старый знакомый командора — офицер Отдела Внутреннего Контроля Домитиус, тут же отступивший в сторону. Только бессонная ночь и мрачные предчувствия помогли Кампари не заржать в голос, но челюсть всё-таки драматично отпала, когда Валентина, застывшая посреди комнаты, произнесла: «Свободен», и Домитиус, не забыв смерить командора ненавидящим взглядом, безропотно зашагал прочь по коридору.
— Круто, — Кампари зашёл в комнату и запер за собой дверь. — А если прикажешь с крыши прыгнуть — сиганёт?
— Да уж, тебе такое не снилось.
— Бог миловал.
Вопреки словам, Валентина не выглядела польщённой. Более того, Кампари внезапно задумался, каких усилий ей стоили прямая спина и аккуратно причёсанные волосы. А безликий порядок в комнате? Здесь становилось ясно, что, несмотря на стандартные лампы, столы и кровати, все квартиры носили отпечатки жильцов: выщербинка на чашке, свисающий угол одеяла, стёртая краска на полу, выдающая регулярный маршрут от окна к двери. У Валентины же не было ничего своего.
— Нравится? — она проследила его взгляд. — Небось, не догадывался, что я действительно живу так же, как все? Вдвоём не развернёшься. Скажи, по-твоему это — нормально?
Вопрос, который обычно задавал он сам, застал Кампари врасплох.
— Я знала, что ты явишься — рано или поздно. Неужели соскучился? Или голова заработала, и ты оценил, к чему всё идёт? Или понял…
Валентина сжала ладонями его виски, заглянула в глаза. Должно быть, лицо его приняло совсем ошарашенное выражение, потому что она выдохнула:
— Да нет, ни хрена ты не понял.
Кампари изучал потолок, закинув руки за голову. Валентина рассматривала разорванный по шву комбинезон:
— Всё-таки с нормами поведения у тебя беда.
— Да ладно, в первый раз, как у живых людей, а не…
Контролёрша не огрызнулась. Тогда он сел и тряхнул головой, чтобы волосы закрыли лицо.
— Слушай. Вчера был арестован директор оружейного завода.
Валентина бросила комбинезон, бесцеремонно убрала пряди с глаз Кампари и спросила шёпотом:
— Так махинации с оружием проводились ради твоего «отряда из младшей группы интерната»? — она вскочила, сделала несколько бесцельных шагов по комнате. — А я-то думала!
— Что?
— Неважно, — Валентина приложила пальцы ко лбу. — Извожусь, почему имя знакомое, а теперь вспомнила: директор-перворазрядник засветился в личном деле твоего фаворита.
Она замерла и посмотрела на командора со смесью неверия, восторга и досады:
— Так ты приехал, потому что под раздачу попал кто-то из твоих молокососов? Кампари, я даже не знаю, как тебя назвать после этого.
— Я знаю, — ухмыльнулся он, залезая в штаны. — Но не скажу. Слово, во-первых, добарьерное, во-вторых — неприличное.
Настроение резко поднялось после пассажа про младшую группу интерната. Валентина не принимала их всерьёз и опасалась некой неизвестной силы. Тем лучше.
— Должность он, конечно, потеряет, — сказала контролёрша, облачаясь в новый, не пострадавший комбинезон. — Гражданин Грегориус устраивает меня больше. Но тебе повезло: я хотела пообщаться с гражданином Эребусом, так что он с вечера сидит в камере, целый и невредимый — забирай с потрохами, играйся на здоровье. Чем бы дитя ни тешилось…
— Лишь бы не вешалось, — искренне подтвердил Кампари.
— Лишь бы мне не мешало, — поправила Валентина, запахивая плащ.
— Эребус жив, потому что ты хотела с ним пообщаться, — заговорил Кампари, пока они шагали к Линиям. — А остальные?
Его спутница дёрнула плечом.
— Неужели расстреляны?
— У нас, по-твоему, прорва лишнего металла?
Они молчали, пока не оказались в поезде.
— К чему брезгливое выражение лица? — поджала губы Валентина. — Не расчистим территорию — так и будем ютиться по каморкам, но это — не самое важное.
— А что — самое важное?
— Не хочешь бояться — сделай так, чтобы остальные тебя боялись. Заметь, я не прошу о помощи, хотя Всеобщие Отчёты, которые тебя так раздражают, могли бы выглядеть пристойней, если бы за них взялся ты, и мне было бы куда легче, ответь ты прямо хоть на один мой вопрос. Послушай, Кампари, ты не святой. Ты прибежал ко мне только теперь, испугавшись, что твой ненаглядный Паулюс снова слетит с катушек, а на прочих людей тебе так же плевать, как мне. Но даже ненаглядными надо учиться жертвовать — в критической ситуации. Думаешь, мне приятно встречаться глазами с господином Мариусом? Ладно, почти приехали. Увидимся утром? У тебя, само собой.
— Зачем? Я ценю твой акт доброй воли, но ведь мы оба знаем: будет как раньше. Тебе оно надо?
— Как раньше уже никогда не будет, — Валентина шагнула на платформу и превратилась в контролёршу, которую Кампари знал на протяжении шести лет. — Ты уверен, что хочешь спорить со мной сейчас?
* * *
Валентина ошиблась: они будто вернулись назад на два года. На вопросы Кампари отвечал отговорками, не скрывал дурного настроения, давал понять, что не рад её видеть — ведь из-за неё Пау и Дик больше не могли жить на восточной стене, а Валентина не демонстрировала ни слабости, ни желания откровенничать, играя роль образцовой гражданки столь убедительно, что командор сомневался, не приснился ли ему её монолог в поезде.
