Треск получился громче, чем она ожидала. Рин потрясла ладонью, сосредоточившись на боли, чтобы не пришлось смотреть в остекленевшие глаза Пипацзы. Рин никогда прежде не приходилось ломать человеку шею. Ее когда-то этому учили, и много раз в Синегарде она тренировалась на манекенах. Но до сих пор не понимала, сколько сил на самом деле требуется приложить, чтобы сломать позвоночник.
* * *
Теперь все было кончено.
Рин вошла в город пешком. Никто не возвестил о ее прибытии, за ней не следовали музыканты и танцоры. Почти никто ее не заметил – горожане были слишком поглощены катастрофой. Рин была так истощена, что видела только какую-то суету. Сожженные и окровавленные тела несли в город на носилках; толпы людей стремились выбраться из городских ворот с мешками, набитыми одеждой, семейными реликвиями и серебром, забирались на остатки арлонгского флота, пытаясь сбежать на нескольких кораблях, не затонувших, пока бушевал Дракон.
Она смутно понимала, что победила.
Арлонг лежал в руинах. Гесперианцы сбежали. Нэчжа со своим правительством поспешно отступил по каналу. Все это Рин снова и снова докладывали ликующие офицеры, но она бродила вокруг в полутрансе, настолько уставшая и потерянная, что не могла им поверить.
Как это можно назвать победой?
Рин знала вкус победы. Победа – это когда она обугливала вражеские войска божественным огнем, а ее солдаты с радостными криками бежали рядом, получив то, что заслужили по праву. Победу нужно заслужить. Победа дается по справедливости.
Но происходящее выглядело мошенничеством – как будто соперник споткнулся, а она объявила это своей победой. И поэтому победа казалась непрочной и ускользающей, словно в любой момент ее могут вырвать из рук.
– Не понимаю, – твердила она Катаю. – Что произошло?
– Все кончено, – ответил он. – Город наш.
– Но почему?
– Дракон разрушил город. А ты изгнала Дракона, – терпеливо ответил он, как уже много раз в этот день.
– Но я этого не делала. – Рин посмотрела на затопленные каналы. – Я ничего не сделала.
Она лишь разозлила чудовище, которое не сумела обуздать. Лишь сидела сложа руки, перепуганная до потери сознания, пока Нэчжа и гесперианский пилот сражались с Драконом с помощью молний. Она вклинилась в битву сил, которые не могла контролировать. Чуть не утопила весь город, всех жителей долины, и все только потому, что решила, будто хитростью сумеет одолеть Дракона.
– Может, Нэчжа понял, что они собой представляют. Я о гесперианцах, – предположил Катай, когда Рин рассказала ему о том, что произошло у реки.
Но почему Нэчжа сдался и отступил, когда мог убить Рин и остановить Дракона одним махом? Какая-то бессмыслица.
– И возможно, он не хотел мешать единственной силе, способной их остановить, – добавил он.
– Как-то поздновато он додумался, – пробормотала Рин.
– Или он поступил так в целях самосохранения. Может, все стало хуже.
– Возможно, – сказала она без убежденности. – И как, по-твоему, он поступит теперь?
– Не знаю. Но у нас есть более срочные дела. – Катай кивнул на дворцовые ворота. – Мы только что изгнали правителя половины страны. Теперь тебе предстоит занять его место.
Нужно обратиться к войскам. Произнести речи. Заняться городом и страной.
Рин дрожала от крайнего утомления. Она не чувствовала себя правительницей, да и победительницей не чувствовала. Сейчас ей казалось совершенно неуместным обращаться к народу и притворяться.
– Завтра, – сказала она. – Дай мне сегодняшний день. Мне нужно кое-что сделать.
В Тикани было маленькое кладбище, скрытое глубоко в лесу, за тополиными и бамбуковыми рощами, так что никто не мог случайно на него наткнуться. Но все женщины Тикани знали, где оно находится. Они ходили туда с матерями, свекровями, бабушками и сестрами. Или ходили в одиночку, с бледными, заплаканными лицами прижимая к груди печальную ношу.
Это было кладбище младенцев. Новорожденных девочек, которых убивали только потому, что отцы желали сыновей. Маленьких мальчиков, умерших слишком рано, отчего их убитые горем матери в ужасе думали о том, что их заменят на более молодых и плодовитых жен. А еще сюда приносили жуткое месиво после выкидышей и абортов.
Рин знала, что в Арлонге наверняка есть нечто подобное. Во всех городах есть место, где стыдливо скрывают умерших детей.
Венка знала, где оно находится.
– В полумиле за утесами, – объяснила она. – Как только увидишь канал, сверни на север. Там в траве есть тропа. Ее не сразу разглядишь, но она приведет тебя на место.
– Ты пойдешь со мной? – спросила Рин.
– Издеваешься? Я никогда туда не вернусь.
И на закате Рин завернула кувшин с прахом Пипацзы льняной тканью, сунула его в заплечный мешок и отправилась к утесам, с привязанной за спиной лопатой.
Венка была права – если знать, что ищешь, найти скрытую тропу оказалось легко. Могилы не были отмечены, но высокая трава росла странными пучками, изгибаясь, словно пыталась обогнуть лежащие под землей кости.
Рин осмотрела поляну. Сколько тел здесь похоронено, за сколько десятилетий? Сколько придется копать, чтобы пальцы наткнулись на крохотные косточки?
Ее пальцы дрожали. Она огляделась, убедившись, что поблизости никого нет, села и вытащила из кармана трубку. Она взяла мало опиума, недостаточно, чтобы отключиться, только чтобы рука с лопатой не дрожала.
«Непросто, да?»
Уголком глаз она увидела Алтана, следующего за ней вдоль могил. Он оставался в поле зрения, только если Рин отворачивалась, но стоило ей посмотреть прямо на него, как Алтан исчезал.
– Они же были как дети, – сказала Рин. – Я не… я не хотела…
«Ты не хотела, чтобы они пострадали. – Алтан говорил мягче, чем обычно, она не помнила его таким. – Но тебе пришлось это сделать. Пришлось отправить их в ад, чтобы выжили остальные».
– Я бы спасла их, если бы смогла.
В кои-то веки он не смеялся над ней.
«Я тоже», – с грустью произнес он.
В конце концов она нашла место, где почва выглядела нетронутой, а трава росла прямо. Рин положила на землю обернутый льняной тканью кувшин, крепко сжала лопату и начала копать, а Алтан молча наблюдал за ней из тени. Прошло несколько долгих минут. Несмотря на вечернюю прохладу, на шее Рин выступил пот.
Земля была каменистой и твердой, лопата шаталась в руках. Рин нашла хрупкое равновесие, направляя лопату рукой и ступней вбивая ее глубже.
– Кажется, теперь я тебя понимаю, – сказала она после долгого молчания.
«Да? – вскинул голову Алтан. – И что же ты понимаешь?»
– Почему ты так на меня давил. Почему причинял мне боль. Я не была для тебя личностью, лишь оружием, нужна была для дела.
