«Оружие ведь все равно любят, – сказал Алтан. – Его куют, придавая форму, а потом смотрят, как оно разрушается, но это не значит, что его нельзя любить».
Не требовалось копать очень глубоко, ведь никто не побеспокоит эти могилы, но монотонные и утомительные движения успокаивали, хотя боль в плечах нарастала. Это казалось искуплением.
Наконец яма стала такой глубокой, что умирающие солнечные лучи не касались ее дна, где почва из каменистой превратилась в мягкую и податливую глину. Рин остановилась и аккуратно положила прах Пипацзы в могилу.
Ей хотелось бы похоронить и Дулина. Она несколько часов обыскивала канал, но так и не нашла ни лоскутка его формы.
– Станет ли легче хоть когда-нибудь? – спросила она.
«Что именно? Посылать людей на смерть? – Алтан вздохнул. – И не мечтай. Это всегда будет больно. Людям будет казаться, что тебе все равно. Что ты безжалостное чудовище, которое думает только о победе. Но тебе не все равно. Ты любишь своих шаманов, как членов семьи, и каждый раз, когда кто-то из них умирает, в твоем сердце словно поворачивают нож. Либо смерть, либо Чулуу-Корих. Командирам приходится выбирать».
– Мне не хотелось быть командиром. Я недостаточно сильна.
«Да».
– На моем месте должен быть ты.
«Да, на твоем месте должен быть я, – согласился он. – Но только ты выжила. Теперь придется идти до конца, малышка. Ты обязана ради погибших».
* * *
Катай ждал ее у подножия утесов, со связкой палочек благовоний в одной руке и кувшином соргового вина в другой.
– Это еще зачем? – спросила Рин.
– Цинмин, – сказал он. – Нужно провести церемонию.
Цинмин. День поминовения усопших. В эту ночь голодные призраки тех, кто не упокоился с миром, бродят по миру живых и требуют подношения. Рин видела, как этот день отмечают в Тикани, но сама не принимала участия в церемонии. Ей некого было оплакивать.
– До него еще две недели, – возразила она.
– В том-то и дело. Поэтому и нужно провести церемонию.
– Это обязательно?
– Тысячи людей погибли ради победы в войне. Не только твои шаманы, но и солдаты, чьи имена ты даже не знала. Ты обязана почтить их память. Ты исполнишь ритуал.
Она так устала, что еле передвигала ноги.
Какое значение имеет ритуал? Мертвые все равно ее уже не тронут. Рин хотелось покончить с этим, на сегодня с нее достаточно искупления.
Но, увидев лицо Катая, она поняла, что не может отказать. Рин молча последовала за ним в долину.
Вечером на поле боя стояла тишина – и не подумаешь, что здесь гремело сражение. Всего несколько часов назад здесь грохотали взрывы, кричали солдаты, лязгала сталь и клубился дым. А теперь все закончилось, у марионеток отрезали нити, и они лежали молча и недвижимо.
– Так странно, – прошептала Рин. – Меня здесь даже не было.
Она не командовала сражением. Не видела, как оно разыгралось, не знала, кто совершил прорыв первым, и не понимала, как бы все прошло, если бы Дракон не взбаламутил Муруй. Она была занята другой схваткой, в мире богов и молний, и даже не вспомнила об обычном сражении, пока его последствия не предстали перед ее глазами.
– И что теперь? – спросила она.
– Точно не знаю.
Катай неуверенно поднял палочки благовоний, словно понимая, насколько это нелогично. Они не могли даже пересчитать трупы. Все благовония мира не искупят жертву этих солдат.
– В Тикани сжигали бумагу, – сказала Рин. – Бумажные деньги. Бумажные дома. Иногда бумажных жен, если погибшие юноши были женаты.
Она замолчала, поняв, что мелет какую-то чушь, просто боясь тишины.
– Вряд ли важна именно бумага. Но мы просто должны…
Его голос затих, а глаза округлились – он увидел что-то за спиной Рин. Она слишком поздно услышала хруст спаленной травы и костей под ногами.
И когда обернулась, то разглядела только один силуэт в темноте. Нэчжа пришел один и без оружия.
В лунном свете он всегда выглядел другим. Бледная кожа сияла, черты стали мягче, меньше напоминая резкий облик отца и больше хрупкость матери. Он выглядел моложе. Как мальчишка, которого она помнила по Синегарду.
На миг Рин решила, будто он вернулся, чтобы умереть.
– Мы принесли вино, – разорвал тишину Катай.
Нэчжа протянул руку. Катай передал ему бутылку. Нэчжа даже не понюхал, не отравлено ли вино, а сразу приложил к губам и отхлебнул.
Этот жест словно подтвердил чары – реальность на время отступила, как мечтали все трое. Они молча согласились исполнять неписаные правила, укрепляющиеся с каждой секундой, раз кровь не пролилась сразу. Никто не поднимет оружие. Никто не затеет драку и не сбежит. Только в эту ночь, в этот момент они нашли уголок, в котором прошлое и будущее не имеют значения, в котором они снова стали детьми, как прежде.
Нэчжа протянул связку благовоний:
– Зажжете?
И скоро они уже сидели в молчаливом кружке, окутанные густым ароматным дымом. Между ними лежала пустая бутылка из-под вина. Почти все выпил Нэчжа, а остальное досталось Катаю. Катай первый протянул другим руки, и они сплели пальцы – Нэчжа и Рин по обе стороны от Катая. Это выглядело совершенно неправильным, но Рин не хотелось отпускать руку.
Не это ли когда-то чувствовали Дацзы, Цзян и Жига, во времена расцвета своей империи? Любили ли они друг друга так же страстно и отчаянно?
Наверняка. И не важно, как презирали они друг друга впоследствии, как желали друг другу смерти, когда-то они любили.
Рин задрала голову к низко висящей алой луне. Во время Цинмин мертвые говорят с живыми. Они сходят с луны, служащей им вратами, завороженные ароматами благовоний и треском фейерверков. Но когда она посмотрела на поле боя, то увидела только трупы.
Она гадала, что сказала бы при встрече с мертвецами. Пипацзы и Дулину она сказала бы, что они молодцы.
Перед Суни, Бацзы и Рамсой извинилась бы. Алтану сказала бы, что он был прав.
Наставника Цзяна поблагодарила бы.
И пообещала бы всем им, что их жертва будет не напрасной. Потому что мертвые были для нее необходимыми жертвами, шахматными фигурами, которые можно потерять ради удачной позиции, и если бы ей выпала еще одна возможность, Рин в точности так же разменяла бы их ради победы.
Она не осознавала, сколько времени они вот так просидели. Может, несколько минут. Или часов. Эти мгновения тянулись вне времени, были вырезаны из непреклонной поступи истории.
– Как бы мне хотелось все изменить, – сказал Нэчжа.
Рин и Катай напряглись. Он нарушил правила. И теперь они не могли больше поддерживать хрупкую иллюзию, лелеять свою ностальгию.
