Но Джо, словно лишившись рассудка под воздействием этой удивительной комнаты и удивительной ее обитательницы, даже теперь продолжал упорно обращаться ко мне.
— Это очень щедро с твоей стороны, Пип, — сказал Джо. — И великое тебе на том спасибо, хотя, видит бог, ничего такого я не ждал и в мыслях даже никогда не имел. А теперь, дружок, — продолжал он, и меня бросило в жар и в холод, как будто фамильярное это обращение относилось к мисс Хэвишем, — а теперь, дружок, за работу, и будем исполнять свой долг друг перед другом, и еще перед теми, которые… твой щедрый подарок… передали… для спокойствия… некоторых… которые никогда… — тут Джо явно почувствовал, что завяз обеими ногами в болоте, однако сумел выкарабкаться и победоносно закончил: — А меня сохрани боже! — Фраза эта показалась ему такой гладкой и убедительной, что он повторил ее еще раз.
— Прощай, Пип! — сказала мисс Хэвишем. — Эстелла, проводи их.
— Мне больше не приходить, мисс Хэвишем? — спросил я.
— Нет. Теперь твой хозяин — Гарджери. Гарджери, на одно слово!
Джо задержался, и я, уже выходя за дверь, слышал, как она сказала ему отчетливо и веско:
— Мальчик вел себя здесь очень хорошо, и это ему награда. Я уверена, что вы, как честный человек, ни на что большее не рассчитываете.
Как Джо выбрался из ее комнаты, это навсегда осталось для меня загадкой; но я твердо помню, что, выйдя в конце концов на лестницу, он, вместо того чтобы спускаться, стал упорно стремиться вверх и не внимал никаким уговорам, так что мне пришлось за руку свести его вниз. Еще через минуту калитка захлопнулась, ключ щелкнул в замке, и Эстелла исчезла. Когда мы остались одни на светлой улице, Джо попятился к стене и, прислонившись, чтобы не упасть, сказал: — Поди ж ты! — Он стоял в этом положении очень долго, снова и снова повторяя свое «поди ж ты», и я уже начал опасаться, что он так и не придет в себя. Наконец он выразился уже более пространно: — Поди ж ты, Пип, чудеса, да и только! — после чего постепенно разговорился и сдвинулся с места.
Я имею основания предполагать, что под влиянием пережитой встряски мозги у Джо прояснились и что по дороге к дому Памблчука он успел разработать некий хитроумный план. Догадку мою подтверждает то, что произошло в гостиной у мистера Памблчука, где моя сестра в ожидании нашего возвращения беседовала с ненавистным лабазником.
— Ага! — вскричала сестра, относя это приветствие к нам обоим. — Откуда явились, что видели-слышали? Как это еще вы нас удостоили своим обществом, я уж думала, вы теперь и знаться с нами, бедными, не захотите.
— Мисс Хэвишем…. — сказал Джо, пристально глядя на меня, словно силясь что-то вспомнить, — велела — да не просто велела, а несколько раз напомнила, чтобы, значит, передать от нее… как это она говорила-то, Пип, поклон или почтение?
— Поклон, — сказал я.
— Вот и мне так помнилось, — подхватил Джо, — чтобы передать, значит, от нее поклон миссис Дж. Гарджери…
— А что мне с него! — фыркнула сестра, впрочем весьма польщенная.
— И очень сожалеет, — продолжал Джо, все так же пристально глядя на меня, — что как она, значит, слаба здоровьем, то не может… правильно я говорю, Пип?
— Доставить себе удовольствие, — подсказал я.
— Приглашать в гости дам, — закончил Джо. И перевел дух.
— Ишь ты! — воскликнула сестра и взглянула на мистера Памблчука уже гораздо более мягко. — Не отсох бы у нее язык сказать об этом пораньше, ну, да лучше поздно, чем никогда. А что она дала этому сорванцу?
— Ему, — сказал Джо, — ничего не дала.
Миссис Джо уже готова была вспылить, но Джо предупредил ее.
— А что дала, — сказал Джо, — то дала его друзьям. «А друзьям, — так она объяснила, — это значит, в руки его сестре миссис Дж. Гарджери». Так и сказала: «Миссис Дж. Гарджери». Может, она и не знала, как это понимать, — добавил он задумчиво, — то ли Джо, то ли Джейн.
Сестра поглядела на Памблчука, а тот потер подлокотники своего деревянного кресла и закивал головой, поглядывая то на нее, то на огонь в камине с таким видом, будто давным-давно все это знал.
— Сколько же ты получил? — спросила сестра и засмеялась — так-таки засмеялась!
— Как посмотрит почтеннейшая публика на десять фунтов? — осведомился Джо.
— Не плохо, — сухо ответила сестра. — Не ахти сколько, но не плохо.
— Ну так вот, больше, — сказал Джо. Бессовестный пройдоха Памблчук опять закивал и поддакнул, потирая ручки своего кресла:
— Больше, сударыня.
— Вы что же, хотите сказать… — начала сестра.
— Да, сударыня, хочу, — сказал Памблчук, — но погодите минутку. Продолжай, Джозеф. Ты молодец. Продолжай!
— Как посмотрит почтеннейшая публика, — снова заговорил Джо, — на двадцать фунтов?
— Ну, это прямо-таки щедро, — отвечала сестра.
— Так вот, не двадцать фунтов, — сказал Джо, — а больше.
Гнусный лицемер Памблчук опять кивнул и подтвердил, снисходительно посмеиваясь:
— Больше, сударыня. Ай да Джозеф! Говори, говори, голубчик!
— Чтобы зря не тянуть да не томить, — сказал Джо и сияя подал мешочек сестре, — вот. Тут двадцать пять фунтов.
— Двадцать пять фунтов, сударыня, — как эхо отозвался подлый мошенник Памблчук и встал, чтобы пожать ей руку. — Кто же их и заслужил, как не вы (вспомните, я всегда это говорил), а посему желаю вам всяческого благополучия!
Остановись он на этом, и то его злодейство вопияло бы к небу; но он еще усугубил свою вину тем, что тут же взял меня под надзор, и его покровительственно-властный вид оставил далеко позади все другие его преступления.
— Вот что, Джозеф и жена Джозефа, — сказал он, ухватив меня за руку повыше локтя. — Я если что начал, и люблю доводить до конца, такой уж я человек. Мальчика нужно записать в ученье незамедлительно. Я так считаю. Незамедлительно.
— Ах, дядя Памблчук, — сказала сестра (зажав в руке мешочек с деньгами). — мы вам по гроб жизни обязаны.
— Полноте, сударыня, — возразил окаянный торговец. — Кому же не приятно доставлять другим удовольствие. А что до мальчика — надо его записать. Ведь я всегда говорил, что позабочусь об этом.
До судебного присутствия было рукой подать, и мы тут же направились в ратушу, чтобы по всем правилам определить меня в подмастерья к Джо. Я сказал «мы направились», на самом же деле Памблчук силком подгонял меня вперед, точь-в-точь как если бы я только что залез к кому-то в карман или поджег стог сена. В суде у всех и создалось впечатление, будто я пойман с поличным; когда Памблчук, толкая меня в спину, протискивался сквозь толпу, одни спрашивали: «Что он натворил?», другие говорили: «Молод-то молод, да сразу видно — отпетый». А один тихий, благожелательный на вид старичок даже сунул мне тоненькую книжку, на обложке которой красовался явно злонамеренный молодой человек, весь обвешанный кандалами, наподобие продавца сосисок, и стояло заглавие: «Чтение заключенного».
