- Как думаешь? — Линдсей повернулась к зеркалам, приложив к себе атласное черное платье с вырезом-лодочкой и пышной юбкой длиной чуть ниже колена. — Если волосы завить и собрать «ракушкой», а на шею надеть нитку жемчуга?
Приличной компаньонке и воспитанной камеристке полагалось немедля согласиться. С точки зрения этикета, наряд был подобран идеально: черный цвет и скромный крой подчеркнут уважение к покойной подруге, едва приоткрытые ключицы намекнут на скорое завершение периода траура, жемчуг оттенит фарфорово-светлую кожу, а высокая прическа привлечет внимание к изящной линии шеи. Но…
В леди Линдсей не было никаких ярких красок, выразительных черт и акцентов. Светлые волосы, светлая кожа, светлые брови, серо-голубые глаза — надень на нее это безупречное платье, и на контрасте с атласом лицо превратится в белое пятно.
- Черный — не твой цвет, — честно ответила я.
Линдсей снова взглянула в зеркало. Повернула голову, позволив короткой толстой косе сползти с плеча на черный атлас.
- Кто бы говорил, — пробурчала она и вернула платье на вешалку.
Я позволила себе улыбнуться. Получилось невесело и кривовато. Даром что смуглая кожа делала любую улыбку светлее и выразительней.
Черный был не просто моим цветом — моей сутью, пусть леди Линдсей пока этого и не видела.
- Начальство еще раздумывает? — спросила она так сдержанно, что, казалось, ее сейчас разорвет от той силы, которая требовалась, чтобы не схватить меня за грудки и не вытрясти ответ немедленно.
- Начальство дало карт-бланш, — вздохнула я, и Линдсей обернулась так резко, что едва не снесла стойку с платьями. — Но прежде, чем за что-либо браться, мне нужно знать больше о Саффрон и самом Джейдене.
- Я расскажу, — с готовностью предложила Линдсей, подавшись вперед и скомкав подол домашнего платья.
Я вздохнула и вытянула из строгого пучка на макушке первую шпильку — длинную, острую и черную, в тон волосам. Прическа держалась ровно на тринадцати, и потом, после гадания, ее придется собирать заново: сила ведьмы — в ее волосах, и окружающим совершенно не обязательно знать, шарлатанка перед ними или кто-то, ради кого пару веков назад собрали бы самый роскошный костер, какой только знавал Ньямаранг.
- А это зачем? — скромно полюбопытствовала Линдсей, когда я вынула вторую шпильку — ничуть не менее убийственного вида, чем первая. — Последний бастион обороны благовоспитанной девицы?
- Эх, не застала ты времена, когда приличные дамы зажимали в зубах булавку, прежде чем въехать на поезде в тоннель, — невольно усмехнулась я, доставая третью шпильку.
Пучок ощутимо полегчал и начал потихоньку съезжать вниз с макушки.
- Ты тоже не застала, — справедливости ради заметила Линдсей, но в голосе ее звучала некоторая неуверенность — я даже обиделась немного.
Да, я старше. Но не настолько же!
- Ты тоже распусти волосы, — решилась я.
Линдсей пожала плечами и потянула за ленту. Короткая толстая коса легко распалась на отдельные пряди, светлые, как вычесанный лен. Я одобрительно улыбнулась и, вынув три шпильки разом, потянулась к своей сумочке. Пучок съехал на уровень плеч, несколько уменьшившись в объеме и болезненно натянув кожу головы. Я поморщилась и левой рукой нащупала еще две шпильки, не отрываясь от археологических раскопок в карманах сумочки.
Мешочек с глифами. Простенький белый платок с монограммой — даже не инициалы, а упрощенный логотип мастерской. Проволочная заготовка, после падения на пирс вовсе ни на что не похожая, но все еще помнящая руку мастера.
И две маленькие бутылочки с густой белесой жидкостью.
- А это что? — опасливо уточнила Линдсей, когда я взболтала обе и, задумчиво изучив бутылочки на просвет, протянула одну ей.
- Пульке, — честно ответила я и вытащила из прически последние шпильки.
Линдсей тихо ахнула. А я только с облегчением вздохнула и помотала головой, помогая волосам скорее вернуться в естественное состояние. Жесткие и тяжелые, они быстро выпрямлялись. Не прошло и пары минут, как легкая волнистость, оставшаяся после тугого пучка, разгладилась, и стало видно, что волосы совсем немного не достают до колен.
Я дернула себя за прядку — проволока, да и только — и залпом опустошила бутылочку. Во рту остался кисло-сладкий дрожжевой привкус — я поморщилась, но запивать не стала, и Линдсей, до того завороженно смотревшая на отражение моей спины в зеркале, опасливо покрутила в руках свою порцию.
- Это вино из почек агавы, — пояснила я и потянулась за мешочком с глифами. — Чтобы приготовить пульке, из агавы высасывают все соки, и растение погибает. Для кого-то это может ничего не значить… — я заткнула пробку и хозяйственно прибрала пустой флакон обратно в сумочку. — Но мы собираемся говорить с мертвыми и о мертвых, и нам нужна ниточка к потустороннему миру. И как по мне, уж лучше ее даст агава, чем кто-нибудь другой.
Линдсей нервно сглотнула и принюхалась к бутылочке, не проявляя особого желания приобщаться к потустороннему через алкоголь — пусть и совсем слабенький. Я вздохнула и, отведя взгляд, заговорила.
…моя мама в молодости была рыжей. Она пекла песочное печенье, делала сладкие леденцы и варила умопомрачительное гамбо, а уж с рыбой вытворяла такое, что иной морской окунь сам норовил запрыгнуть к ней в руки, чтобы обрести шикарное посмертие с ароматом лимона и розмарина. Мама гадала на ракушках и бусинках, на чаинках и кофейной гуще. Она знала, как сделать простейшие фейерверки из подручных средств и какой отвар лучше всего поможет простывшему ребенку быстро встать на ноги.
А вот ее старшая дочь, как показала практика, способна только на кривые бутерброды и подгоревшую яичницу. Что поделать, даже если ведовство — фамильное ремесло, дар у каждой из нас проявлялся по-своему, зачастую — самым неожиданным образом.
Прабабушка плела цветочные венки, делала травяные амулеты и виртуозно составляла парфюмерные композиции. Бабушка делала кошмарно вонючие, но удивительно действенные мази. Мама творила чудеса, не выходя с кухни. А я…
Я вздохнула и принялась доставать из сумочки разномастные пузырьки, флаконы и бутылочки.
Белесые. Янтарно-золотистые. Совершенно прозрачные и иссиня-черные. Насыщенного коньячного оттенка и чуть зеленоватые.
- Среди ведьм нет никого, кто не умел бы работать руками, — сказала я. — Наш дар — специфическая штука. Он не терпит лентяек и неумех, и алчных тоже не жалует. Ведьмы видят, слышат и знают больше, чем нормальные люди; это частенько мешает проникнуться симпатией к роду человеческому, но… мы живем на чужой милости. Если в окрестностях не найдется никого, кто был бы благодарен ведьме настолько, чтобы поделиться — едой, дровами, одеждой, неважно — или просто помочь с работой по дому, ведьма не выживет. Дар лишает иллюзий, но не позволяет озлобиться, заставляет работать и искать в себе скрытые таланты. Но мой, как выяснилось, — я хмыкнула и дополнила алкогольный ряд изящной стеклянной колбой с красной бузинной самбукой, — полностью исключает возможность построить доверительные отношения с детьми и беременными женщинами. У меня в руках все начинает бродить. Наверное, это потому, что я — первая черноволосая ведьма из семьи Блайт, и я ближе к смерти и разложению, чем кто бы то ни было. Маме и бабушке, чтобы пообщаться с призраком, понадобилось бы проводить целый ритуал с парой зеркал и свечкой. А мне хватит пары глотков пульке… впрочем, если бы я была знакома с Саффрон лично, и того бы не потребовалось.
