Глупо было надеяться, что охотник, исхитрившийся подобраться к столетнему таласыму, не знает, что утопленницу можно поймать, надев на нее крест. Конечно, к Русальной неделе она освободится… но, во-первых, я в упор не помнила, когда в этом году Духов день, а во-вторых, была практически на сто процентов уверена, что охотник — помнит и все просчитал.
Им хватит времени, чтобы выкачать столько, что меня заберет навь. Я уже слышала ее вкрадчивый шепот: где-то у расцарапанных стоп, из которых все еще сочилась зеленоватая вода, за спиной, словно она подкралась и обнимала за плечи, обещая, что все это скоро закончится…
Лгала, как обычно.
— Смотри-ка, что у меня есть, — ласково окликнул меня женский голос, и я обернулась.
Самое смешное, что я ее уже где-то видела. Эффектная медовая блондинка с лицом сердечком — изящная, ухоженная, дорогая и стильная. Посреди полуразрушенного корпуса, у ржавой ванны с каким-то мерзким коричневым налетом ведьма смотрелась до ужаса неуместно в своей ярко-алой юбке-карандаше и на таких длинных шпильках, что я диву далась, как она еще не переломала ноги на выщербленном бетонном полу. Но диссонансу между ее обликом и обстановкой я едва уделила полсекунды внимания — потому что в руке она держала мой гребешок.
— Отдай! — я дернулась вперед — и повисла, едва не задохнувшись, как собачонка на поводке.
Бечевка врезалась в горло. Крест прижался к груди, и под ним засвербело так, что я шарахнулась, едва не вписавшись спиной в охотника и взвыв от боли. А ведьма мелодично рассмеялась и вытянула вперед белый телефончик с фотографией — столь красочной, что меня замутило.
— Хочешь свой гребешок? — ласково спросила она, опустив руку с телефоном, и вдруг замерла, недоуменно нахмурившись. — Что, хочешь еще посмотреть?
Я поняла, что вместо того, чтобы тянуться к вожделенному гребешку, провожала взглядом погасший экран, и трясло меня еще сильнее, чем когда я обнаружила пропажу. Ведьма это тоже заметила — а потому любезно разблокировала телефон, позволив мне снова увидеть фотографию Итана — расхристанного, взлохмаченного, обнаженного по пояс… с неестественно вывернутой шеей и опухшим синим лицом. Метка на груди казалась странно четкой на фоне мертвенно побелевшей кожи.
Позабыв и про гребешок, и про застывшего за моей спиной охотника, я зажала руками рот, давя истеричный всхлип, и только тогда поняла, что по щекам текут слезы.
Нет, не может быть!
— Надо же, — неподдельно удивилась ведьма. — Ты что же это, тварь, присмотрела себе мужа? Ну так теперь он тебе под стать — мертвее мертвого!
— Нет, — вырвалось у меня вместе с дурацким всхлипом и икотой. — Только не…
Ведьма рассмеялась, деликатно прикрыв пальцами губы.
— Хочешь его вернуть? Тогда тебе понадобится живая вода, — усмехнулась она, кивнув на ванну. — Очень много живой воды. Он мертв почти час, а ночи сейчас такие теплые…
Я рванулась вперед, и на этот раз охотник позволил мне подобраться к ванне и опереться на бортик. Она была наполнена мутноватой водопроводной водой, и от резкого движения по ней пошли мелкие волны, исказившие мое отражение — бледное, растрепанное, с безумным взглядом и кошмарным колтуном на макушке, о которой я и думать забыла.
А ведь стоило помнить в первую очередь о своей голове. Итан мертв, и последнее, на что ведьма станет тратить живую воду — так это на его воскрешение. Я тоже мертва — но еще не упокоена, я еще могу отомстить, потому что навка — суть месть…
Итан… я стиснула зубы, и отражение исказилось еще больше. В воду капнуло — соленое, жгучее — и в голове наконец-то прояснилось.
Как же так? Итан был слишком выгоден, чтобы вдруг взять — и избавиться от него в одночасье! Семь навок за полгода — кто еще дал бы ведьме такой результат? Ни Инна, ни охотник не знали, что Итан понял, как его использовали, и собирался отплатить сторицей. А значит, с их-то точки зрения куда логичней и дальше искать с его помощью залетных навок, которых никто не хватится, а не ломать шею курице, несущей золотые яйца…
— Лезь! — резко оборвала мои размышления ведьма, махнув передо мной гребешком.
Я проводила взглядом ее ладонь — холеная кожа, веревочный браслетик на запястье, тонкое колечко на указательном пальце, аккуратные ногти с прозрачным покрытием — и, прикусив губу, покорно забралась в ванну, чтобы не выдать, как меня осенило.
Ногти!
На фотографии у трупа тоже была метка нави — четыре четкие линии наискосок через левую половину груди, словно след от звериной лапы. Но Вере было почти две сотни лет — и ее взгляды на красоту и стиль формировались соответственно. Во времена ее жизни ценилась естественность — настолько, что обычная тушь для ресниц ассоциировалась с дамами легкого поведения, а уж заточенные ногти и накладные типсы приличной девушке могли разве что в кошмаре явиться!
Потому-то метка Итана была неглубокой, с исчезающей линией мизинца. Ровно такой след могли оставить ухоженные короткие ноготки закругленной формы.
А вот такой, как на фото… я сощурилась на руки ведьмы, но быстро поняла, что она к метке подделки отношения не имеет. Зато вспомнила, что остро наточенные ногти длиной в добрую фалангу пальца я видела у Инны — они дивно дополняли накачанные губы.
Мне показали фотографию гомункула. С телом Итана, с лицом Итана… но ведь мне и самой предлагали выбрать тип внешности, когда я заказывала себе «идеального слугу»!
Черт, надеюсь, это логика, а не стадия отрицания.
Но это объяснило бы, как навок заставляли выжать из себя все до последней капли, отдаться нави и исчезнуть: им просто предлагали спасти кого-то очень-очень дорогого! Человека, ради которого даже утопленница пожертвует собой. Потому меня и не схватили сразу же, как только я показалась у Инны: у ведьмы еще не было рычага, чтобы управлять мной!
А потом общительный бариста Рустик исподтишка сфотографировал нас с Итаном в кофейне и не придумал ничего лучше, кроме как выложить снимок в инстаграм. Инну, наверное, от злости порвало, если она даже не стала выжидать, чтобы удостовериться, действительно ли Итан — тот, ради кого я забуду о собственной шкуре…
А ведь я действительно о ней забыла на какое-то мгновение. К мутной желтоватой воде в ванне уже примешивались кристально чистые струйки: совсем чуть-чуть возле рассеченных о кирпичи рук и гораздо больше — у изорванных об асфальт стоп. Стоило мне подумать об этом, как вода перемешалась, и прозрачные ручейки пропали.
Охотник немедленно дернул за намокшую бечевку, прижимая крестик к моей шее. Горло тотчас сдавило, и я судорожно вцепилась в петлю, от страха позабыв, что задохнуться мне точно не грозит.
— Живая вода, — ласково напомнила ведьма, покосившись на серебристые часики на левом запястье. — Чем больше времени пройдет, тем больше воды понадобится, чтобы воскресить твоего дохлого жениха.
Я дернулась, тщетно пытаясь вырываться из петли, и забрызгала ее юбку. Мутные капли расплылись по ярко-алой ткани, выкрашивая ее в неприятный бордовый оттенок.
