Фея голову склонила, разглядывая защиту хлипкую, затем плавно по кругу пошла преграду обходить. Шаг сделает и пробует внутрь зайти. Искры вспыхнут, обжигая руки ледяные, Амбрелла отпрянет и дальше идет, приговаривая:
— Выйди ко мне любимый мой. Я люблю тебя пуще прежнего. Тоска сердце гложет без ласк твоих. Вернись ко мне… Обними меня… — тоска в голосе мертвом роса и ширилась, на последнем слове поднялась метель, закружилась вокруг пятна оранжевого, кидаясь комьями снега в защиту.
Захрипел коргоруша, теряя остатки силы. Зарычал Сириус, волком оборачиваясь. Подскочил к костерку слабеющему, лапу разодрал. И закапала кровь алая, силу симурана огню отдавая. Один Ждан стоял, за королевой вокруг оси поворачиваясь, губу закусив, о чем-то размышляя. И вдруг резко шагнул к границе спасительной, в ладони от края остановившись.
Волк завыл яростно, но от пламя не отошел, лишь зубами клацнул предупреждающе. Но друг не слушал, в лицо королевы вглядываясь. А потом заговорил.
— Зорька моя утренняя… Любушка моя нежная… иди ко мне… Вот он я! Протяни ладони свои, дотронься до рук моих… — и такая любви в голосе Ждана плескалась, что горло у волка от тоски по Ягине перехватило.
Амбрелла остановилась и прислушалась, голову к плечу склонив. Осторожный шажочек к магии защитной сделала и вновь попыталась дотронуться, потянувшись к Ждану. Но огонь, хоть и не сильный, не позволил. Королева зашипела и отпрянула, ладони опалив.
— Данушка… Больно мне, Данушка, — слёзы потекли по щекам хрустальным. — Выйди ко мне, обними, согрей, — позёмка заметелила вокруг феи, поплыла туманом плотным вокруг полянки огороженной, время от времени «заборчик» на прочность проверяя.
Ждан шагнул еще ближе, руки к сердцу прижав. Силовые линии оранжевыми всполохами заплясали на его лице.
— Зоренька моя, Эллочка… Не бойся огня! Прости меня за глупость мою, за слепоту! За то, что потерял любовь твою. Что не уберёг любовь нашу перед миром всем! Не бойся меня, окрой сердечко своей холодное, пусти весну! Прости меня, сердце моё! Я люблю тебя, душа моя. Без тебя мне жизни нет, одна маета и тоска серая. Я не жил без тебя — маялся! Только во сне с тобою и виделся! — хриплый шёпот Ждана прорывался сквозь магию навью, обжигал искрами горячими снежную владычицу.
Но морок не сдавался и не собирался так просто выпускать из цепких лап своих пленницу. Ожили косы черные, зашевелились, выпуская крючочки-щупальца, стремясь объять необъятное, белое в чёрное превратить. Слова ждановские, огонечками в сердце Амбреллы летящие, гасли, тьмой перехваченные, едва коснувшись груди девичьей.
— Данушка… Ну что же ты… Видишь больно мне, ладони горят, — снежная фея развернула длани, показывая волдыри от пламени защитного, в глазах белёсых застыли боль и недоумение.
Ждана скрутило от бессилия: как помочь любимой, как расколдовать душу замороченную, когда за чертой погибель обоих ждёт?
Шагнёт он за огонь, Элла в тот же миг душу из него вынет, холоду в жертву принесет. Сама же пустышкой безжизненной на веки вечные останется.
Ступит она в его объятья — растает снегом вешним: морок силен в фее, сердце жаркое льдом обложил, не достучаться. Кровушку горячую до капельки последней выморозил. Не осталось в Амбрелле ни тепла, ни радости. И любви не осталось.
Как убедить милую снова ему, однажды предавшему, довериться? Пусть и не по воле своей отступился от неё, по наущению и колдовству чуждому. Но разве не он слабину дал, позабыв о любви истинной, чарам навьим поддавшись? Значит, не верил в себя. В чужие слова и наветы — поверил. В себя и Эллу — нет. Силе чувств взаимных — не сумел до донышка довериться.
Значит, сомневался и не надеялся, что чудо великое с ними на яву случилось, не во сне и не в мечтах! Значит, забыл, что вещала ему Чомора тогда, на полянке, когда впервые фею свою единственную встретил. Не услышал слова хранительницы: ушами слушал, а нужно было сердцем и душой.
— Зорюшка моя… Люблю тебя сильнее жизни своей, сильнее света белого, — выдохнул Ждан, и вдруг почудились ему слова матушки родной: «Сыночек мой, Жданушка! Не бывает любви без жертвенности. Любовь не словами показывают — поступками». Вспомнил и понял, что делать надобно, вздохнул легко и успокоился.
Сириус только и успел, что зубами по воздуху клацнуть, когда Ждан, улыбнувшись светло и радостно, шагнув за преграду из рубахи собственной, пламенем почти до конца съеденной.
— Зорюшка моя… Иди ко мне! Согрею тебя, душа моя, сердце моё… Жизнь моя! — выдохнул Ждан, протянув руки к фее ненаглядной, едва крик сдерживая от боли лютой, ощущая каждой клеточкой, как мороз и стужа в один миг под кожу проникли и вгрызлись вдвоем клыками острыми в жилы горячие, кровь выстужая, выхолаживая. Жизнь отбирая.
Амбрелла подалась навстречу любимому, растянув уста в улыбке торжествующей. Прильнула к груди мужской, облачко студённое выдыхая. Ждан жадно в губы ледяные впился поцелуем горячим, обнял любимую, крепко к себе прижал, не выпуская из объятий королеву снежную. Любовью своей и сердцем остывающим, целуя душу холодную.
Забилась в руках сильных лесная дева заколдованная. Жаром обдало морок черный, глубоко внутри засевший. Да не тут-то было! Не выпустил Ждан любимую, только сильнее к себе притянул, поцелуй не прерывая. Лобызал её щеки бледные, терзал губы бескровные, снимал льдтинки с ресниц белых губами своими горячими, шёпотом жарким.
— Солнышко мое лесное! Зорька ясная! Любушка моя, горлица! Вернись ко мне! Услышь меня! Не отдам тебя никому! Умру за тебя, не думая. Воскресну, если спасти понадобится! Только живи! Только живой будь!
Застонала Амбрелла, выворачиваясь. Косы чёрные взвились вокруг Ждана, принялись жалить тело, остатки одежды разрывать. Из пальцев королевы, что в плечи мужски вцепились, в кровь раздирая, туман серо-бурый поплыл вниз по задубевшей от холода коже. Вздрогнул царь, но не отступил. Лишь сильнее в уста любимые впился, ладонями лицо чужое обнимая, выискивая в глазах Эллу, Эллочку — зорьку ясную.
— Элла… Посмотри на меня! — оторвавшись от губ прошептала Ждан, не отводя взора горячего от Амбреллы. — Вся моя жизнь… без остатка принадлежит тебе… — выдохнул он морозным облачком и упал бы к ногам снежной королевы прямо в объятья змей ледяных, пасти раззявивших.
Но дрогнули руки девичьи, сильнее за плечи ухватились, упасть не позволили.
— Данушка? — сморгнув с ресниц снежинки, раздался голосок дрожащий. — Что… что с тобой? — Амбрелла притянула к себе Ждана бездыханного, ноги её подкосились, и рухнула фея вместе с телом любимого на снег.
Твари ледяные зашипели, к королеве дёрнулись, но отчего-то близко подобраться не смогли. Элла сидела на снегу, обнимая Ждана, прижав голову темноволосую к плечу своему, и плакала слезами горючими.
— Дан, Данушка! Что с тобой? — вместе со слезинкам катились по щекам едва зарозовевшим осколки острые, раня кожу нежную. Лицо королевы покрылось трещинами. Рыдания прокладывали дорожки глубокие, вскрывая панцирь дедяной, в который морок долгими днями лесную фею упаковывал. Косы черные задергались, Ждана опутали, пытаясь из рук девичьих врывать. Но Амбрелла только сильней к себе прижимала любимого, в лицо его вглядываясь. а потом и вовсе склонилась и поцеловала в губи посеревшие.
