Умный дипломат, он умел произвести хорошее впечатление и на социалистов, разыгрывая из себя культурного генерала и демократа. Лидер эсеров Архангельска Иванов часто беседовал с Миллером. Последний оказывал ему знаки внимания и всегда подчеркивал, что «он сочувствует принципам демократии и всецело их понимает». Делал он это с такой кажущейся искренностью, что Иванов считал: «Генерал Миллер демократ и честный человек». На самом деле Миллер был убежденным монархистом, отличавшимся глубокой преданностью Николаю II и ненавистью к революции и революционерам. Ненависть усиливало и то обстоятельство, что 7 апреля 1917 г. Миллер, командир 26-го армейского корпуса в Особой армии на Румынском фронте, уговаривал солдат из пополнений снять с мундиров красные банты и опустить красные знамена. Он приказал арестовать одного из солдат, отказавшегося снять красный бант. В показаниях следственной комиссии находившийся в заключении Миллер рассказал, что произошло после: «Не успел я произнести эти два слова – “арестовать его” – как меня моментально окружила толпа маршевых солдат с криками, бранью и угрозами. <…> Сейчас же раздались крики: “Снять оружие! Долой погоны! Арестовать его!” <…> Сорваны были погоны не только с пальто, но и с кителя, с криками, бранью и угрозами толпа солдат поволокла меня по шоссе вдоль фронта выстроенных было рот, солдаты которых присоединились к толпе, кроме обычной площадной брани, я слышал призывы поднять меня на штыки, крик – “изменник!”, “немец!”, “довольно нашу кровь пить!”, “приятель Николки!”, “сторонник старого режима!” <…> Чем далее шла толпа, толкавшая меня перед собой, тем озлобление все более росло: начали сыпаться удары по голове и в спину, один удар по голове был нанесен моей же шашкой (не вынутой из ножен); угрозы штыками принимали вполне реальную форму. <…> Озлобление озверевшей толпы росло; была одна минута, когда трагическая развязка казалась неизбежной, от сильного толчка в спину я упал». Миллер чувствовал «над собой грязные солдатские сапоги». Но несколько солдат подняли генерала, и он был помещен на гауптвахту этапного коменданта
[291]. Миллера под конвоем отправили в Петроград, после расследования, не обнаружившего в его действиях преступного замысла, он был отчислен в запас. В августе 1917 г. ставка верховного главнокомандования русской армии отправила его в Италию на должность представителя при главном командовании итальянской армии.
Не обладая никакими военными талантами, кроме административных, Миллер претендовал на роль полководца. Когда британское командование после непрекращающихся восстаний в русских частях приняло решение эвакуировать область и предложило русским уехать вместе с ними, обещая эвакуировать всех желающих, Миллер категорически отказался поддержать план эвакуации, несмотря на то что все командующие направлениями и фронтами в конце июля 1919 г. заявили о необходимости эвакуации Архангельска. Одним из его главных аргументов был следующий: «…война не ведется без жертв, и он не знает в военной истории ни одного случая, чтобы Главнокомандующий без натиска неприятеля, имея налицо успех на фронте и поддержку населения в тылу, оставил бы без боя фронт. Он не считал возможным принять на себя ответственность за такое решение»
[292]. Но когда Миллер бросил тысячи солдат и офицеров на большевистскую расправу и со штабными и морскими офицерами 19 февраля 1920 г. бежал на ледоколе из Архангельска, он мог быть спокоен – полководцев, позорно бежавших с поля боя и бросивших свои войска, в военной истории хватало. Другой аргумент был более существенным: «Надо вспомнить, что в это время, в половине августа 1919 г. Добровольческая армия начала развивать свое успешное наступление к Москве, а в Эстонии и Финляндии войска генерала Родзянко, впоследствии генерала Юденича, готовились к захвату Петербурга. Выход из строя Северной области в это время был бы равносилен измене белому делу, он нанес бы непоправимый моральный удар; после неудачи адмирала Колчака, выход из строя Северной области без боя поднял бы престиж непобедимости Красных армий и советской власти; он укрепил бы навсегда легенду о том, что в Северной области сражались с большевиками не русские, а иностранцы…»
[293]
Генерал, боящийся фронта, он не любил талантливых военачальников и с помощью интриг старался от них избавиться. Высказывая в беседах с Марушевским и в приказах по армии свое к нему расположение и благодарность, Миллер за его спиной отзывался о нем критически. В разговоре с Добровольским Миллер заявил, что генерал Марушевский, «несомненно, утрировал в его глазах свою чрезмерную преобремененность делами»
[294]. Айронсайд писал: «Он не очень ладит со своим ближайшим помощником генералом Марушевским. Миллер говорил мне, что малыш потерял интерес к Архангельску и просит перевести его на другой фронт»
[295]. Он вынудил Марушевского в августе 1919 г. уйти в отставку, но Марушевский так до конца и не понял ведущейся против него интриги. 23 августа 1919 г. он навсегда покинул Россию. Миллер явился на пристань и поднялся на борт корабля. Марушевский описал сцену прощания: «При расставании, крепко обняв меня, он тихо сказал мне: “Я рад, что хоть Вы останетесь в живых”»
[296].
Но Марушевский был не единственным. Миллеру не давали спать спокойно любые талантливые военачальники, популярные в войсках, которые могли с бо́льшим правом претендовать на роль вождя Русского Севера. Особенно его раздражал генерал-майор князь А. А. Мурузи, самый талантливый полководец на Севере, командующий одним из центральных направлений, хорошо относившийся к Миллеру. Миллер отправил его в отставку из-за выступления в суде в защиту своего адъютанта капитана Лерхе, устроившего во время отпуска с фронта пьяный скандал в Архангельске.
Таким был человек, вызванный Чайковским в Архангельск для того, чтобы сделать его ключевой фигурой в правительстве СО. Чайковский с ним никогда не встречался и пригласил его по рекомендации Терещенко, на которого Миллер произвел очень хорошее впечатление. Чайковский надеялся, что Миллер даже лучше его самого благодаря генеральскому званию, сможет осуществить намеченный им курс государственной власти. Чайковский пришел к выводу, что во время Гражданской войны возможна только одна власть – военная, а политическое руководство «должно быть направлено к обслуживанию главного командования в его оперативных действиях; и в то же время оно должно сохранить за собой самостоятельность в глазах населения, являясь для него защитником его прав и свобод и посредником между ним и военным командованием»
[297].
