Но случайность показала русскому командованию, что в полку далеко не все благополучно. Марушевский писал: «Особенно вызывало опасение то, что происходило на направлении Обозерское – Чекуево – Онега. На этом тракте, столь спокойном раньше, валялись пачками большевистские прокламации, журналы, деньги, пропагандные афиши. Как раз в середине июля на этой же дороге был убит наш мотоциклист, везший срочное приказание в 5-й полк в Чекуево. На трупе были найдены образцы пропагандной литературы».
Марушевский решил проверить обстановку в 5-м полку. Для этого был выбран опытный офицер. Он приехал в полк и пришел в восторг от его состояния, после чего Марушевский объявил в приказе благодарность командиру полка Михееву. Но наученный горьким опытом предыдущих восстаний, Марушевский приказал продолжить расследование предполагаемого заговора на Железнодорожном фронте. Он писал: «Мне помог случай. В одном из госпиталей проболтался унтер-офицер о существовании заговора на Обозерской»
[448]. Дальнейшее расследование показало, что восстание может вспыхнуть в ближайшее время не только в Железнодорожном районе, но и в соседнем Седлецком. Марушевский успел предупредить командиров полков Акутина и Барбовича. Но, видимо, действовал недостаточно энергично, и восстания в 5-м полку избежать не удалось.
Восстание вспыхнуло во 2-й роте, всего 2,5 недели назад занявшей Кожеозерский монастырь. После этого рота была отведена на отдых в деревню Чешугу, а оттуда в 4 часа утра 20 июля была посажена на пароход «Феликс» для перевозки в село Чекуево. Заговор возглавил унтер-офицер Владимир Щетинин. Заговорщики сообщили солдатам: «…большевики прорвали фронт в соседнем Железнодорожном районе у станции Обозерской <…> большевики всюду берут вверх, <…> всюду поднимается знамя восстания и на всех фронтах произошел уже переворот <…> и <…> по этим причинам 2-я рота направляется “белым” начальством на усмирение частей, взбунтовавшихся в Больших Озерках и на станции Обозерская»
[449]. И хотя в этих речах не было ни слова правды, рота после недолгих колебаний присоединилась к мятежу, арестовав офицеров, находившихся в каютах. Как офицеры не заметили громкий митинг на корабле и не приняли никаких мер предосторожности, остается загадкой.
Щетинин проявил организаторские способности. Рота высадилась в 3 верстах от Чекуева. Арестовав на берегу ничего не подозревавшего командира Железнодорожного района Михеева и окружив штаб войск района, заговорщики неожиданно ворвались в здание штаба. Один из офицеров, капитан Мациевский, застрелился. Остальные русские, три английских офицера, в том числе полковник Андрюс, и 18 британских солдат были арестованы без малейшей попытки сопротивления. К восставшим присоединились стоявшие в Чекуево части.
Воспользовавшись полным бездействием русского и британского командования, восставшие быстро захватили ряд населенных пунктов, а в ночь с 21 на 22 июля 1919 г. город Онегу. Утром 22 июля в Онегу прибыла 8-я рота Камышинского полка, а 23 июля комиссар полка с сотней красноармейцев.
В результате восстания красные без боя, не потеряв ни одного человека убитыми и ранеными, захватили важный в стратегическом отношении район. Это восстание, вслед за восстанием в Дайеровском батальоне, окончательно убедило английское командование в необходимости эвакуации. Но и сам Марушевский после этого восстания решил, что дальнейшая борьба не имеет смысла
[450].
Почему же вспыхивали восстания? Объяснения, которые дают очевидцы, крайне неубедительны. Так, Марушевский писал: «Была горячая пора сенокоса, в деревне рабочих рук не было… и это послужило одной из веских причин восприятия солдатами соблазнительных идей переворота»
[451]. Для доказательства этого утверждения белые и английские авторы пишут, что восставшие солдаты не пошли в Красную армию, а просто разбежались по своим деревням. Тезис довольно неубедительный, учитывая, что основным источником существования солдат и их семей была служба в войсках Северной области.
Видимо, вся трагедия Гражданской войны и дальнейшей судьбы России объяснялась тем, что большинство крестьян, рабочих, простых людей с лютой ненавистью относились к правящим сословиям и интеллигенции и готовы были восставать в ущерб своим жизненным интересам. Белое дело, даже в такой демократической обстановке, как в Северной области, было обречено. Белые крестьяне-партизаны составляли меньшинство среди крестьянства Севера, многовековая классовая ненависть которых к правящим сословиям во много раз перевешивала то, что им пришлось вытерпеть в течение всего нескольких месяцев от советской власти. Эта чудовищная ненависть объясняет полную ненадежность белых войск, восстававших при каждом удобном и неудобном случае, часто без всяких причин. У восставших нашлись руководители – в основном унтер-офицеры. Эти унтер-офицеры и фельдфебели сыграли ключевую роль в создании Красной армии и развале Белой. Они охотно шли на службу в Красную армию. Только в 1918 г. в нее добровольно или по призыву вступили 130 тыс. унтер-офицеров. Эмигрантский историк А. А. Зайцов писал: «Они-то и послужили остовом Красной армии»
[452]. Большинство унтер-офицеров старались избежать службы в белых армиях. Когда в Архангельске в сентябре 1918 г. был объявлен призыв в армию, из 300–400 унтер-офицеров, подлежащих призыву, явились всего 3 человека. Но в конце 1918 – начале 1919 г. уклоняться от службы в Северной армии становилось невозможно. Унтер-офицеры пошли в армию, но подавляющее большинство были сторонниками большевистской власти и сыграли активную роль в разложении армии и организации в ней восстаний. Это отмечали все авторы воспоминаний о Гражданской войне на Севере России. Добровольский писал о восстании в 5-м стрелковом полку и попытке восстаний в 6-м и 7-м стрелковых полках: «Везде среди участников заговора были отмечены фельдфебеля и унтер-офицеры, то есть лучшие по выправке и дисциплине солдаты…»
[453]
Соколов дает потрясающий портрет русского унтер-офицера: «И большевизмом, и ненавистью к барам и интеллигенции, были заражены, в сущности, особенно те, кого можно было считать если не на половину, то на четверть интеллигентами. Толковые, смышленые, зачастую унтер-офицеры – на проверку оказывались не только большевистствующими, но и членами коммунистической партии. Из множества фактов один наилучше характеризует этот тип людей.
Стояли жестокие морозы. Лес, казалось, стонал от холода, его сковавшего. Выйти наружу не было возможности. Мерзло лицо, руки, ноги отмораживались уже через несколько минут. Ночью, неожиданно в наш лазарет привели пятерых солдат. Их привел конвой. Ноги их были совершенно отморожены. <…> Обморожение было так сильно, что пришлось многим ампутировать немедленно пальцы, ступни. Четверо из солдат стонали и беспрестанно ругали пятого. Но пятый молчал. Это был молодой, интеллигентного вида солдат. Писарь – унтер-офицер, он сманил восемь солдат своей части перейти к красным. Раздобыли лыжи. Благополучно прошли десять верст и здесь заблудились в лесу. Начались морозы. Трое замерзли, остальных подобрал конвой. Конечно, им грозил расстрел, особенно зачинщику. Несмотря на жестокую боль, ругань своих солдат, он не проронил ни слова. Он считал себя, по-видимому, правым. Несмотря на операцию – он умер на третий день. Такие люди, фанатики, упорные служили цементом в среде колеблющихся полубольшевистских солдат. Они вели их за собой. А те шли, повинуясь глупому чувству ненависти к барам и “авось будет лучше”»
[454].
