Хотя у плана стремительной атаки финской армии на Петроград было много противников в Финляндии и Европе, Маннергейм, пользующийся полной поддержкой армии и шюцкора, осуществил бы его, если бы руководство белой России приняло условия, о которых мы писали выше. Как же относились лидеры белых к планам Маннергейма? Практическим всем без исключения была свойственна политика «непредрешенчества». Все важные вопросы жизни страны, ее государственное будущее, аграрный вопрос, судьба многочисленных национальностей откладывались на потом, на время после победы, когда будет собрано народное представительство. Эта ошибочная политика дорого обошлась белому движению.
Национальный вопрос был всегда болезненным в России. Он особенно обострился в годы революции и Гражданской войны. Многие нации и народности, как, например, эстонцы или латыши, никогда раньше и не мечтавшие не то что о независимости, но даже об автономии, создали свои национальные государства. Собственного государственного устройства захотели в районах, всегда раньше считавшихся русскими: Дон, Кубань, Сибирь. Многие русские относились к этому отрицательно, наблюдая, как их вчерашние друзья и знакомые с родным русским языком вдруг объявляли себя украинцами или сибиряками. Достаточно вспомнить отношение великого русского писателя М. Булгакова ко многим новым украинцам. Поэт В. П. Мятлев написал язвительные стихи о распаде страны: «И журчит Кубань водам Терека, я республика, как Америка»
[636]. Ущемление чувства национальной гордости граждан великой державы приводило к тому, что даже наиболее левые представители белого движения не могли примириться с мыслью, что Россия потеряет часть территории. В марте 1919 г. Чайковский писал В. А. Маклакову о национальном вопросе. В начале письма он, казалось бы, шел навстречу национальным желаниям народов России: «…полное сочувствие новой России попыткам национальностей образовать свое национальное существование. Мы не представляем себе будущее свободной России иначе как свободным сожительством народов на принципах не только автономии и федерализма, но даже в некоторых случаях и на условиях установленных обоюдным согласием и на началах независимости». Но в следующей фразе письма он откладывает осуществление этого принципа на далекое будущее: «Но мы утверждаем, с другой стороны, что, пока Россия переживает этот кризис, при котором у нее нет возможности высказать через Учредительное Собрание свою волю, никакие вопросы, касающиеся России, не могут быть решены». Основным требованием, предъявляемым Россией участникам мирной конференции, было: «Державы признают, что никакие вопросы об устройстве национальностей в пределах России до войны, кроме Польши, не могут быть решены без России». В отношении Финляндии в письме специально подчеркивалось: «Этой позиции мы держимся и относительно Финляндии»
[637].
Несмотря на то что многим русским военным и политическим деятелям было ясно, что без участия финской армии слабые русские отряды в Финляндии и Эстонии, объединившиеся затем в Северо-Западную армию, не в состоянии освободить Петроград, признать немедленно независимость Финляндии, да еще с рядом небольших территориальных уступок, было для них невозможно. Исключения составляли руководители русских военных сил на Севере и Северо-Западе: Е. К. Миллер и Н. Н. Юденич, прекрасно понимавшие, что Петроград стоит мессы. Но даже они пришли к этой мысли далеко не сразу. Миллер, несмотря на 35-летнее знакомство с Маннергеймом и на репутацию последнего как убежденного монархиста, одного их первых русских генералов, пытавшихся бороться с революцией, подозревал его в финском национализме и в стремлении захватить часть русской территории.
Подозрительное отношение белых лидеров Севера к Финляндии вообще, а к Маннергейму в частности усиливалось из-за карельского вопроса. В Восточной Карелии проживало ок. 110 тыс. карел, близких по языку и национальному самосознанию финнам, которые считали Карелию неотъемлемой частью Финляндии. Но вопрос был сложный, карелы усилиями русских миссионеров приняли православие, хорошо знали русский язык, и часть из них, мечтая об автономии, не желала воссоединяться с Финляндией. В 1906 г. был создан Союз беломорских карел, на его основе – Карельское просветительское общество, разработавшее проект конституции независимой Карелии. В январе 1918 г. съезд карел в Ухте принял решение об образовании независимого государства – Карельской Республики. Но большинство карел продолжали ориентироваться на Финляндию. 1 января 1919 г. в Гельсингфорсе состоялся карельский съезд, принявший решение об объединении Карелии и Финляндии. В феврале делегация съезда прибыла в Стокгольм и передала представителям Антанты и шведскому правительству послание о желании карел объединиться с финнами. В нем выражалось сожаление, что союзники, в первую очередь британцы, этому не содействуют. Карел на активные действия подталкивала позиция Маннергейма, его пресловутый меч, который он все никак не мог вложить в ножны, пока Карелия не освобождена. Из финнов и карел была создана Олонецкая добровольческая армия, в ночь на 21 марта 1919 г. перешедшая границу и двумя колоннами двинувшаяся на Олонецк и Петрозаводск. 25 марта Олонецк был отбит у большевиков.
7 мая Миллер с возмущением писал об этих событиях: «Захватные намерения финских выступлений выяснились». Миллер потребовал от союзников: «<…> 2. Возложение на Маннергейма ответственности за военную и политическую деятельность финских отрядов…»
[638]
Мы считаем, что генерал Миллер изменил отношение к Финляндии под влиянием ряда обстоятельств. В первую очередь из-за окончательного решения британского кабинета о выводе войск в сентябре – начале октября 1919 г. Надежды Миллера на успешные наступления войск адмирала Колчака уменьшались с каждым днем. Единственной армией, которая могла изменить стратегическую обстановку на Севере и Северо-Западе России, была финская. Миллер решил отправить в Финляндию генерала Марушевского, долго жившего и служившего в этой стране и хорошо знавшего Маннергейма. Выбор был удачным. В воспоминаниях Марушевского видно положительное отношение его к Финляндии. Но Миллер хотел на всякий случай подстраховаться. Хотя в инструкциях Марушевскому говорилось о важных вопросах, которые следовало обсудить, о необходимости «согласования военных операций на Петроград с операциями войск области на Мурманском фронте», но он не мог дать ответа на самый главный для финнов вопрос. Ему было строго предписано: «В политическом отношении Вы не уполномочены входить ни в какие переговоры о признании независимости Финляндии, ибо это дело будущего Всероссийского Правительства». Он мог только заявить от имени ВПСО, «что оно никаких агрессивных помыслов против Финляндии не имеет, желает установления нормальных отношений между жителями Финляндии и России…»
[639]
Марушевский приехал в Финляндию со связанными руками. Беседы с Маннергеймом, с финскими министрами проходили в очень теплой обстановке, но до определенного момента. «…я всюду наталкивался, как на “стену”, на вопрос признания независимости Финляндии прежде всего. Когда становилось ясно, что я не уполномочен говорить об этом, – интересный вначале разговор сейчас же разбегался по общим местам и весьма туманным пожеланиям дружбы с будущей Россией <…> и положения внутри России вообще». Маннергейм был предельно откровенен с Марушевским. Он говорил, что для операции по освобождению Петрограда «ему надо иметь в руках хоть какую-нибудь компенсацию за те неизбежные жертвы, которые понесет армия, двинутая на Петроград»
[640].
