Выборы показали, что, несмотря на все факты, подавляющее большинство французов верит в виновность Дрейфуса. Все вожди дрейфусаров, такие как Рейнак, Жорес, забаллотированы. Ни один из сторонников пересмотра, в том числе и Гед, не был избран в новую палату. Зато впервые во французском парламенте появилась фракция антисемитов в составе 24 человек с Дрюмоном во главе. В июне 1898 года отношение вождя французских социалистов Геда к делу Дрейфуса изменилось на 180 градусов. Если раньше он еще до Жореса был сторонником пересмотра и участия социалистов в движении дрейфусаров, то теперь он требует, чтобы социалистическая партия ни в коем случае не вмешивалась в дело. Трудно сказать, что повлияло на Геда, видимо, все вместе. И поражение на парламентских выборах, хотя в целом социалисты в два раза увеличили число своих мандатов, а забаллотированы были только сторонники пересмотра. И влияние его более умеренных коллег, таких как Мильеран и Вивиани. И антисемитские традиции, которые были очень сильны во Французской социалистической партии. Нужно отметить, что социалисты других стран приветствовали и одобрили антисемитизм своих французских товарищей. Один из вождей мирового социалистического движения писал: «Я начинаю понимать французский антисемитизм, когда вижу, как эти евреи польского происхождения с немецкими фамилиями пробираются повсюду, присваивают себе все, повсюду вылезают вперед, вплоть до того, что создают общественное мнение города-светоча»
[139]. Автором этих строк был Ф. Энгельс, значительно меньший антисемит, чем его ближайший друг и соратник К. Маркс.
24 июля 1898 года национальный совет Рабочей партии, несмотря на сопротивление Жореса, выступил со своим знаменитым позорным манифестом.
Все дело Дрейфуса этот манифест расценивает как борьбу двух фракций внутри класса буржуазии: «…в конвульсивной борьбе двух соперничающих фракций буржуазии все лицемерно и лживо»
[140]. Говорилось о том, что они спорят из-за прибылей и власти. Манифест предупреждал, что клерикалы и монархисты хотят сделать антисемитизм орудием установления военной власти над республикой. В этом – главная опасность политического положения. О второй группе правящего класса говорилось следующее: «С другой стороны, еврейские капиталисты, после всех скандалов, которые их дискредитировали, нуждаются, чтобы сохранить свою часть добычи, в некоторой реабилитации. В связи с осуждением одного из их представителей они хотят доказать, что была совершена юридическая ошибка и грубое нарушение общественного права. Они стремятся, таким образом, путем реабилитации одного из представителей своего класса и в согласии со своими оппортунистическими союзниками, добиться косвенной реабилитации всей еврейской и панамской группы. Они хотели бы в этом фонтане смыть всю грязь Израиля. Точно так же, как клерикалы пытаются прикрыть патриотическим и национальным рвением свои подлые вожделения, оппортунисты и еврейство стремятся использовать политическое и моральное обновление, обращаясь к священному праву защиты, к законным гарантиям для каждого человека»
[141].
Заканчивался этот документ следующими словами: «Пролетариям нечего делать в этой борьбе… Они могут только извне отмечать удары. Рабочая партия ни на минуту не даст столкнуть себя со своего собственного пути – прекратить войну и заблудиться, занявшись исправлением ошибок, касающихся отдельных личностей, которые будут исправлены тогда, когда будет уничтожена несправедливость вообще. Пусть те, кто жалуется на нарушение справедливости к одному из их класса, идут к социализму, который добивается осуществления справедливости для всех, а не социализму идти к ним и заниматься их частным спором… Пролетарии, не присоединяйтесь ни к одному из лагерей в этой буржуазной гражданской войне»
[142].
Этот манифест ставит все точки над «i». Толпы погромщиков, избивающие на улицах ни в чем не повинных людей только за то, что они евреи, и генералы, идущие на одно уголовное преступление за другим и стремящиеся установить диктатуру, ставятся на одну доску с людьми, которые, невзирая ни на риск физической расправы, ни на судебный приговор, выступили в защиту невинного человека. Евреи, которым грозят страшные бедствия и которые, как мы увидим ниже, крайне робко выступают в свою защиту, оказывается, хотят использовать дело Дрейфуса, чтобы смыть «всю грязь Израиля». По логике этого документа, все нееврейские защитники Дрейфуса – агенты «еврейского синдиката». Непонятно, как Жорес и его сторонники согласились на этот манифест, ведь получалось, что они помогают еврейской буржуазии смыть «всю грязь Израиля».
После этой резолюции уже не должно удивлять поведение Геда и его сторонников, которые на всех последующих этапах дела предпочитали стоять в стороне. Подавляющее большинство рабочих, увлеченных антисемитской, а иногда и милитаристической пропагандой, шли за Гедом. Последователи Жореса – это в первую очередь интеллигенты в составе социалистической партии. Среди них наиболее активно вели себя студенческие группы, состоявшие в основном из студентов Нормальной школы. Во главе них стоял талантливый французский поэт Ш. Пеги – руководитель дрейфусарских боевых групп во время уличных схваток. Чувства этой молодежи резко отличались от настроений не только гедистов, но даже сторонников Жореса. Они не хотели извлекать из дела Дрейфуса никакой популярности ни для себя, ни для своей партии, ни для своего класса. Они бросились в бой за попранную справедливость. Для них это было возрождением боевых республиканских традиций, неким продолжением традиций революционных войн. Пеги писал: «Не только мы были героями, но дело Дрейфуса нельзя понять иначе, как именно потребность в героизме, которая время от времени охватывает наш народ… потребность в героизме, которая тогда охватила все наше поколение»
[143]. Социализм был для этих людей своего рода символом их наивных мечтаний о справедливости. Символом высшей справедливости.
Другим руководителем этой молодежи был Ж. Сорель. Кампания за реабилитацию Дрейфуса казалась ему осуществлением «юридического социализма»
[144]. Поэтому первый крупный компромисс, на который пошли вожди дрейфусаров – согласие на помилование Дрейфуса вместо борьбы за третий военный суд – вызвал у них глубокое разочарование как в самом социализме, так и в его вожде Жоресе. Тесно связанный с этими кругами Б. Лазар писал: «Дрейфус провел перед военным судом всю жизнь. Но нужно, чтобы он был оправдан, как всякий человек»
[145]. Во время дела Дрейфуса Пеги, близкий друг Жореса, для которого Жорес был кумиром, после окончания дела так писал о нем: «…Жорес представился чем-то вроде профессора, посланного в политику, но не бывшего политиканом, интеллигента, философа, который работал, который знал, как работать. Он казался как раз фигурой не политика, а человека, который как бы уполномочен представлять нас в политической жизни. В действительности же это был политикан, который только представлялся профессором, интеллигентом, человеком работающим, одним из наших. Это – человек сделок и величайший притворщик из всех, кого я знаю»
[146].
