Но это произойдет в будущем, а пока Жорес продолжает свою решительную борьбу за пересмотр дела. 7 июля 1898 года в парламенте выступает новый военный министр Г. Кавеньяк. Он уверяет парламент в абсолютных доказательствах вины Дрейфуса, используя очередную партию сфабрикованных Анри фальшивок. Почти все дрейфусары явно приуныли, за исключением Пикара и Жореса. В тот же вечер Жорес успокаивает дрейфусаров: «Только сейчас около палаты мне пришлось поспорить с группой наших товарищей: они заклинали меня прекратить кампанию; они воображают, что все кончено. <…> Ну, так вот, я вас уверяю, что аргументы фальшивые, в них чувствуется ложь, от них воняет ложью. Это глупые фальшивки, сфабрикованные для маскировки лжи»
[147].
На следующий день в газете Petite Republique появилась первая статья Жореса из большой серии, составившей позже книгу «Доказательства». «Источником этих, несомненно, ложных документов является канцелярия военного министерства. Именно там находится гнездо гадюки»
[148].
Благодаря его речам и статьям популярность Жореса все увеличивается. Рабочие массы, напуганные угрозой военной диктатуры, начинают принимать участие в митингах дрейфусаров. С лета 1899 года антидрейфусары перестают господствовать на улицах. Но Гед неумолим. Напрасно его ближайший помощник П. Лафарг, испуганный успехами Жореса, умоляет Геда вмешаться в дело Дрейфуса: «…партия социалистического действия, которая не действует, кончает самоубийством. Вот к чему мы пришли. И между тем дело Дрейфуса могло бы способствовать социализму еще больше, чем Панама»
[149].
Но на все требования вмешаться, исходящие как от его сторонников во Франции, так и от его друзей-социалистов за рубежом, Гед отвечал с холодной усмешкой: «Будет время, когда вспомнят, что социализм имел своей целью освобождение некоего капитана Генерального штаба, а не освобождение пролетариата»
[150]. Гед не только не участвовал сам, но и запрещал своим сторонникам участвовать в движении дрейфусаров и всячески старался помешать в этом Жоресу. Под его влиянием Жоресу пришлось отказаться от некоторых выступлений на стороне дрейфусаров.
Против Жореса выступают не только гедисты, против него и многие умеренные члены социалистической партии во главе с А. Мильераном. Они присоединятся к дрейфусарам в самый последний момент, когда будет очевидна их победа, а пока они готовы буквально силой не дать Жоресу говорить, трясясь от страха за свои депутатские мандаты. Жорес с горечью вспоминал: «С врагами и противниками не так уж трудно, другое дело друзья. Вы не можете себе представить, до какой степени я измучен. Они готовы сожрать меня, ведь все они боятся, что их не переизберут. Они отрывают полы моего пиджака, чтобы помешать мне подняться на трибуну»
[151]. Напрасно он призывает их быть не только социалистами, но и людьми: «Не противореча нашим принципам и классовой борьбе, мы можем прислушиваться к голосу нашей жалости. И в революционной борьбе мы можем сохранить человеческое сострадание. Чтобы оставаться в пределах социализма, не требуется бежать за пределы человечества»
[152].
Всё было напрасно. Среди руководства социалистической партии Жорес одинок. Руководство партии социалистов согласилось на массовые выступления только летом 1899 года после попыток государственного переворота, предпринятого антисемитскими бандами во главе с Деруледом, но и в этот момент согласие было обусловлено массой оговорок. Только в 1900 году социалистическая партия выступила с резолюцией, осуждающей антисемитизм, когда все уже было кончено. А судьба невинно пострадавшего человека и его народа никогда их не интересовала. Гед прямо писал: «Законы и честь – это просто слова»
[153].
Нужно сказать, что руководители социалистов во всем мире внимательно следили за делом Дрейфуса и поведением социалистической партии во время этого дела. Большинство из них резко порицало Геда и его тактику и приветствовало действия Жореса. Особенно – социалисты еврейского происхождения. Но и они не были озабочены ни судьбой Дрейфуса, ни судьбой французского еврейства, ни попранной справедливостью. Их беспокоили престиж социалистической партии и ее интересы. К. Каутский писал Жоресу: «Я пользуюсь случаем, чтобы выразить глубочайшее восхищение Вашим поведением, которым Вы спасли честь французского социализма в деле Дрейфуса. Я не могу себе представить более гибельную позицию для борющегося класса, чем нейтральность во время кризиса, который потряс всю нацию, более непростительную ошибку демократов, чем нерешительность перед лицом военщины»
[154]. С этим перекликаются слова Розы Люксембург: «Жорес был прав. Дело Дрейфуса пробудило все скрытые силы реакции во Франции. Старый враг рабочего класса милитаризм стоял совершенно разоблаченный, нужно было направить все копья против его груди. Рабочее движение впервые было призвано выиграть великое политическое сражение. Жорес и его друзья впервые повели его в бой и этим открыли новую страницу в истории французского социализма. Остается бесспорным тот чрезвычайно горестный факт, что рабочая и социально-революционная партия держались в стороне вместо того, чтобы стать во главе движения и определить этим его направление»
[155].
Но были социалисты, оправдавшие Геда и даже выражавшие сомнение в невиновности Дрейфуса. К ним принадлежал В. Либкнехт. Он опубликовал о деле Дрейфуса статью в венском журнале, и французские антисемиты, как писал ему Лафарг, «…набросились на Вашу статью, как на манну небесную»
[156].
Таким образом, можно сделать вывод, что отношение социалистов к делу Дрейфуса было более чем сдержанным, и особой роли в движении дрейфусаров они не сыграли.
А как вели себя те, против кого дело Дрейфуса было непосредственно направлено, кому успех его инициаторов грозил страшными бедствиями, включая изгнание из Франции и физическое уничтожение – французские евреи?
Французские евреи во время дела Дрейфуса
Дело Дрейфуса совершенно ошеломило французских евреев, и они оказались к нему абсолютно не готовыми. Как уже писалось, дело Майера вселило в них уверенность в благоприятной реакции французского общественного мнения, и никакие нападки на них в связи с «панамским скандалом» не могли ее поколебать.
И вдруг – приговор военного суда в отношении Дрейфуса. Мы знаем, как на него реагировали семьи Дрейфусов и Годемаров, а также небольшая группа еврейских интеллектуалов. Но большинство французских евреев, загипнотизированных престижем военного суда, поверило в виновность Дрейфуса. Один английский историк хорошо описывал настроение французских евреев в 1895 году: «Они не говорили о деле между собой. Они не только не обсуждали, но тщательно избегали его упоминания. Еврейскую общину постигло огромное несчастье, его надо переварить молча, пока время и молчание не сотрут все из памяти»
[157].
