— Это ложь! Теперь я знаю. Господи, да как я сам не догадывался…
— Адам, прошу тебя…
— Не проси меня, чтобы я успокоился! Сейчас не проси. Ты не имеешь на это никакого права! Теперь-то я точно буду поступать так, как посчитаю нужным. Я не обязан держать перед тобой ответ!
— Не говори так, Адам. Ничего не изменилось…
— Я хочу знать, кто я есть…
— Ты — Титов, — ледяной тон Марка Дмитриевича каким-то невообразимым способом пригвождает всех присутствующих к местам. Вынуждает замолчать и застыть в оцепенении. — Адамом тебя назвал Терентий. Он же был первым, кто взял тебя на руки. Но он действительно не приходится тебе биологическим отцом. Это часть той правды, которая тебе нужна.
Истина, которую Адам, вопреки здравому смыслу, не может осознать. Человек, которого он девятнадцать лет считал отцом, ему не родной. Долго смотрит на Терентия Дмитриевича, пока боль не застилает глаза. Медленно моргает, в попытке прогнать ее. Но ничего не получается. Жжение не проходит.
Терентий Дмитриевич не выдерживает подобного напряжения и закрывает лицо руками. Он понимает, что никакие слова не способны сейчас успокоить Адама. Да он и не в силах произнести что-то вразумительное.
— Как это понимать? — поразительно тихо спрашивает парень. — Кто из Титовых мой отец? Ты? — смотрит на дядю Марка.
— Я пропустила что-то важное? — растерянно подает голос Диана.
Марк Дмитриевич отрицательно качает головой и опускает взгляд.
— Нет, Адам. Я — не твой отец.
— Тогда кто?
— Я не могу сказать.
— Почему?
Тишина.
Холодная и жгучая. Пожирающая какие-либо вспышки надежды.
Адам снова смотрит на отца. Смотрит с отчаянием и злостью.
— Неужели ты не понимаешь, что это важно для меня? Когда в тебе уже будет достаточно сил, чтобы смотреть мне в глаза и говорить правду?
Тишина.
— Молчишь? Тогда идите вы все на х**!
Вскакивает из-за стола, со звонким грохотом роняя на кафель металлический стул. Сбивает рукой керамическую вазу и неосознанно прослеживает за тем, как разлетаются осколки. Рассыпаются желтые розы. Растекается вода.
Глубоко вдыхает и тяжело выдыхает.
— Я сам все выясню. Без вас, — приглушенно объявляет, перед тем как с грохотом захлопнуть за собой входную дверь.
Выходя из парадной, игнорирует приветствие пожилой соседки. Задевает дверной проем, отстраненно улавливая треск камуфляжной куртки, и при этом не ощущая боли в плече.
Как вдруг короткая вибрация телефона на мгновение обрывает его хаотичные движения. Откидываясь в водительском кресле, читает полученное сообщение.
Аномальная: Субъект. Информация. Действие.
Углубленный в свои собственные размышления, он не замечал того, что Исаева не появлялась в академии ни в понедельник, ни во вторник.
Вспоминает о Еве. О том чувстве беспочвенной ненависти, которое она в нем порождает одним своим взглядом. Об их жестокой войне и громких обещаниях.
Джокер: Адам Титов. Хэллоуин. Будь моей Харли Квинн.
Впервые колеблется при написании своего имени, но отбрасывает эти эмоции, сосредотачиваясь на Исаевой.
«Настало время показать ей, кому принадлежит этот город».
— Куда-то собралась?
Услышав за спиной издевательский голос отца, Ева вздрагивает и неосознанно вжимается в мягкую спинку дивана. С показной небрежностью отбрасывает телефон на подушки рядом с собой и делает вид, что продолжает смотреть телевизор.
— Отвечай, когда я с тобой говорю, — нетерпеливо требует Павел Алексеевич, практически заслоняя широкой фигурой экран.
— Куда я могу пойти, если ты держишь меня взаперти? По-моему, вопрос просто бессмысленный.
— Это ты мне будешь говорить о смысле в моих словах? Дожили!
Ева пронзает отца свирепым взглядом.
— И не смотри волком. Не доросла еще до того, чтобы представлять угрозу. А до меня никогда и не дорасти тебе. Так что, побереги силы, дочь.
Стискивая зубы, девушка опускает взгляд вниз, пряча от него свою злость.
— Когда я смогу выйти из дому?
— Когда я решу, что ты усвоила урок.
Павел Алексеевич смотрит на левую щеку дочери, и она машинально прикрывает ее ладонью.
— А если я не усвою? Убьешь меня, что ли? Сможешь? — холодно выдыхает Ева.
Видит в глазах отца мимолетное замешательство. И снова — непреклонность и гнев.
— До таких крайностей мы не дойдем.
Ее захлестывает ответная злость.
— Почему нет?
В комнату входит Ольга Владимировна, и Исаев сменяет гнев на показную и неестественную для него милость.
— Раз все в сборе, я могу поделиться решением, которое принял сегодня утром.
— Какое решение? — сдержанно интересуется Ольга Владимировна, прижимая ладонь к тонкой шее, и с беспокойством поглядывая на дочь.
— Мы выдаем Еву замуж. Круглов давно заводил эту тему, и сегодня, — внушительная пауза, — я дал добро.
Внутри Евы разрывается бомба.
— Что ты сделал? — задушено восклицает мать, в то время как дочь застывает, словно бездыханная статуя. — Павел, это не выход. Ей всего восемнадцать. Какая свадьба?
— В январе Еве исполнится девятнадцать. В феврале свадьбу сыграем.
— Господи, Боже мой! Павел… Она не готова к замужеству. Это делу не поможет…
По лицу Исаева идут красные пятна.
— Я принял решение. И никто из вас двоих на исход событий не повлияет! Даже ты, дорогая моя.
Едкие нотки во властном голосе отца выталкивают Еву из оцепенения. Она вскакивает на ноги. Лихорадочно переводит взгляд от матери к отцу и обратно, отказываясь верить в неизбежное. Дрожит всем телом, не имея физической возможности взять себя под контроль.
— Ни за что на свете!!! Ни за что! Слышите меня? — с надрывом кричит она, обезумев от гнева и отчаяния. — Ни за что на свете я не выйду замуж за Круглова. Лучше сразу пристрелите меня!
