Титов недовольно сжимает челюсти и отрицательно качает головой.
— Ты назвала меня Русланом. Почему?
— Обозналась. Старая стала, — тон ее голоса становится бесцветным и рыхлым. — Поди вон, сказала. Пока у меня сердце не расшалилось.
— Ответь мне.
— Не береди старые раны, окаянный, — со скрипучим хрипом вздыхает. — Ступай.
— Адам, — снова окликает его Ева. — Я думаю, нам стоит вернуться в другой раз.
— Подожди, Ева, — раздраженно отмахивается Титов. И снова обращается к старухе. — Я уйду, если ты ответишь на мой вопрос. А нет, так можешь стрелять.
Старуха смеряет его долгим неприязненным взглядом и усмехается жутковатой улыбкой.
— Так и быть, гой[2]. Повтори свой вопрос.
— Кого я тебе напомнил?
— Обозналась я, — повторяет она, пряча в светлых глазах тени печали. — Не ходит более тот человек среди живых. Не может здесь появиться. И глаза твои темные. У Русланчика моего голубые… были.
— А фамилия, какая у него была?
— Проклятая. Проклятого происхождения он был, — сварливо выпаливает старуха. Обратно вздыхает. И выдает ожидаемую и все-таки взрывную информацию. — Титов он был. Руслан Дмитриевич Титов, царство ему небесное.
— Дмитриевич? Но у Дмитрия Ивановича Титова…
— Было три сына, — ее слова резки, практически грубы. — А теперь уходи. Нечего тебе здесь больше делать. Ступай!
Только Адам не способен пошевелиться.
«Руслан Дмитриевич Титов».
«Не ходит более среди живых».
«Царство ему небесное…»
«Три сына…»
Парадоксально, но теперь он не знает, в какие отсеки мозга заткнуть эту информацию. Как использовать? Как?
Его биологический отец мертв.
Как давно? Если Адам помнит лишь фиктивного отца, значит ли, что настоящий погиб до его рождения? И как он погиб?
«Проклятого происхождения он был».
Как это понимать?
Продолжает стоять, пока громкий лязг захлопывающей двери не вырывает его из цепких лап напряженного мыслительного процесса.
Старуха исчезла.
— Пора уходить, Адам, — тихо говорит Ева и тянет его за рукав куртки.
К припаркованному BMW Титова идут молча. Разбавляя вечернюю тишину лишь тяжелым дыханием и громким стуком ботинков по примерзшей каменной кладке.
Поразительно, но Адама абсолютно не задевает то, что Исаева прожила с ним все эти неприятные моменты. Он благодарен ей за тишину. За редкое, с ее стороны, молчание.
Но…
Спустя какое-то время, ощущая полнейшее опустошение, Титов хочет забыться. И собирается использовать для этого Еву. Стремится разбавить парализующую реальность ее хмельным содержанием.
— Субъект. Информация. Действие, — холодно произносит он, внимательно следя за дорожным движением.
Ее ответ заставляет оторваться от дороги.
— Марина Титова. Ресторан «Фрателли», 22:00. Встреча.
Резко съезжая на обочину, слышит позади себя визг тормозов и гудки клаксонов. Но это не вызывает у него никаких эмоций.
И у Евы тоже. Она спокойно встречает его раскаленный взгляд. Зарывается пальцами в пышные волосы, манерно взбивает их и отбрасывает назад.
— Что ты делаешь, а? Это смешно, по-твоему?
Хватает ее за плечи. Скользит руками вверх, вовсе не ласково обволакивая ладонью тонкую шею.
Хочет взорвать этот мир, лишь потому, что взгляд Евы остается таким же вызывающим, как и за мгновение до этого. Не боится его. Не прогибается, сучка.
— Смешно? Не знаю, Адам. Есть ли мне дело до того, что ты почувствуешь?
— Ничего я не чувствую, понимаешь? Ничего! Но ты, Исаева, суешься туда, куда тебе не следует!
Она складывает губы трубочкой и насмешливо дует ему в глаза.
— Ограничителей нет. Это мой ход. Твое испытание. И ты обязан его пройти. Таков уговор.
— Чертова сука! — резко отталкивает ее. Понимает, что способен сжать руки сильнее допустимого. Опасается ее придушить. О чем и спешит предупредить со злым рычанием в голосе. — Я тебя когда-нибудь убью.
— Это мы еще посмотрим. Кто кого, — словно дикая кошка, грациозно откидывается обратно на спинку сидения и тихо подпевает звучащей в салоне песне. Спустя время, ощущая его испепеляющий взгляд, поджимает пухлые губы и снисходительно обращает на него внимание. — Заводи мотор, Титов. Покажи, почему я с тобой.
«Долбаная сука!»
По дороге к указанному Исаевой месту, он пытается не думать. Не углубляться в расслоившееся кровавое месиво, что является его воспоминаниями. Не анализировать. Относиться к будущей встрече, как к игре. Как к заданию, которое необходимо выполнить.
В двадцать два ноль семь переступает порог «Фрателли». И его ослепляет яркое освещение. Оглушает тихая музыка. Опаляет духота. Но, концентрируясь на своем задании, Адам спокойно шагает по длинному просторному залу и считает удары своего обезумевшего сердца.
Узнает ее моментально. Словно и не было этих тринадцати лет ненависти. Словно ему снова шесть, а мать, красивая и печальная, стоит в прихожей с чемоданами. И боль, что он ощущает, такой же, как и тогда, разрушающей силы.
Цепляя на лицо непроницаемую маску, садится напротив матери.
А она вдруг плачет.
— Адам, — всхлипывает и счастливо смеется.
Это мгновение позволяет ему воскресить еще одно припрятанное гребаным разумом воспоминание. Ее голос.
— Как ты вырос, — мать дергается вперед, но его холодный взгляд моментально остужает ее, и она подается назад, смущенно переплетая дрожащие руки. Задумчиво хмурится, рассматривая его. — Каким ты большим и красивым вырос.
Адам, напротив, думает о том, какой маленькою мать стала. Нет, это, естественно, лишь его восприятие. Когда-то она была для него ангелом. Иконой. Но он не видел ее тринадцать лет. Не трансформировал на ее фоне. Не соизмерял свое взросление с ее стабильностью. Для него она так и осталась чем-то недостижимым. Непонятым.
