Из-за орущей в салоне музыки, он не слышит сигнала оповещения о новом входящем сообщении. Но на свое раздражение, замечает, как вспыхивает подсветка смартфона.
Аномальная: Ева Ис. Palladium[1]. Задри мння долой.
Аномальная: Бляяять…
Аномальная: Забери.
Аномальная: Домой.
Аномальная: Мнея.
Аномальная: Меня!
Только Исаевой ему сейчас не хватало. Не хочет ее видеть. И без нее в препаскуднейшем состоянии. Нет, правда, он что, дебил, чтобы продолжать грести деготь в ту чертову бочку, где меда практически не осталось?
«Катись ты к чертям, Исаева!»
Аномальная: Подалуцмта.
Аномальная: Пжлст!
Адам закусывает нижнюю губу и трет рукой переносицу.
Смотрит на наручные часы. Циферблат с готовностью оповещает: двадцать минут до полуночи.
«Мать твою, Исаева!»
«Что на этот раз в твоей голове?»
«Почему ты такая пьяная?»
Злится и в голос матерится, но за каким-то чертом срывается к ней.
Джокер: Понял.
Джокер: Жди. Через двадцать минут буду.
Джокер: И постарайся за это время протрезветь.
Аномальная: Хорошо.
Аномальная: Жру.
Аномальная: Бляяять….
Следующее сообщения она печатает очень долго. Титов, теряя терпение, перестает следить за движущимся троеточием.
Он перестраивается и разворачивает BMW, направляясь снова в центр города.
Аномальная: Буду тебя драть.
И внутри Адама будто срабатывает какой-то волшебный переключатель. Это сообщение, вопреки всем событиям, заставляет его смеяться. Теплая волна поднимается от живота к груди и за один прилив смывает опостылевшую горечь.
«Жру», «драть» — Ева не в состоянии написать слово «ждать» или его производное.
Ухмыляясь, Адам на ходу набирает для нее ответ.
Говорит себе, что ему просто любопытно увидеть Исаеву пьяной. Но в действительности это лишь крохотная часть их искаженной реальности.
Джокер: Предпочел бы, все-таки, чтобы я тебя.
Ева, видимо, сильно старается, чтобы перечитать все ранее написанное и осмыслить его сообщение.
Аномальная: Бляять…
Тут она не допускает ошибок. Наверняка, это слово висит у нее в «автосохраненке».
Аномальная: Я не то писала.
Джокер: Понял тебя. Жди.
Она отправляет ему смайлик — поцелуй.
«Бл*дь…»
Девятнадцать минут спустя, находит Исаеву у барной стойки в окружении стайки полупьяных людей и шеренги пустых шотов[2].
Короткое красное платье, второй кожей по плавным изгибам. Высокие черные сапоги на тонкой подошве. Вызывающий макияж. Растрепанная копна волос.
«Ну, отлично…»
По крайней мере, она способна стоять на ногах.
— Адам, — и, похоже, рада его видеть.
«А это уже странно…»
Пока Ева старается впихнуть ему стопку с темно-зеленой жидкостью, Адам пытается разгадать мотивы ее подозрительной благожелательности.
— Давай, Титов. За свободу! И мир во всем мире!
Когда он так и не принимает шот, Ева фыркает, выпячивая свои соблазнительные губки, и одним глотком ловко приходует отвергнутый напиток. А после, вытягивая свободную руку вверх, скандирует троекратное «ура».
«Да что с тобой не так, Исаева?»
Адам уверен, что со времени ее возвращения домой у Евы не случилось ничего, что хотя бы отдаленно можно посчитать поводом для радости. Тогда какого черта она напивается и веселится?
И что ей нужно от него?
— Ева, — терпеливо произносит Адам, забирая из ее рук пустую стопку и не позволяя взять следующую. — Пойдем, детка. Нам пора.
К его тайному изумлению, она соглашается. Смотрит на Титова, как на Бога. Без вопросов вкладывает руку в его ладонь и позволяет себя увести.
Ева не говорит, куда ее везти. А он сам не знает, что именно она от него ожидает. Повинуясь какому-то внутреннему порыву, привозит девушку к морю. В эту пору года здесь холодно и шумно. И, вместе с тем, очень спокойно.
Неуклюже выбираясь из салона, Исаева, пошатываясь, бредет непосредственно к пенящейся кромке воды. Обхватывая себя руками, подставляет ветру лицо. Позволяет ему еще больше путать волосы и придавать щекам яркий румянец, пересушивать чувствительные губы и хлестать стужей открытую шею.
— Как же хорошо, — выдыхает она, слегка приподнимая плечи.
Второй раз за время их знакомства Ева кажется Титову очень юной. Не испорченной интриганкой. Не расчетливой стервой. Не заносчивой сучкой.
Человеком, который отчаянно борется за свою жизнь.
Девушкой.
Измученной, но не сломленной. Циничной, но не жестокой.
«И красивой, чтоб ее…»
Она улыбается. Не ему, конечно. Морю.
И это, кажется, хорошо.
Ее глаза излучают ровный спокойный свет. Никаких бушующих искр и гнева. Никакого коварства и сарказма. Ничего такого в ней сейчас попросту нет.
«Только не забывай о том, как хорошо она умеет лицедействовать».
— Еще бы крепкого сладкого кофе. И было бы идеально. Титов, — даже его фамилию произносит как-то иначе.
Не так резко и снисходительно, как обычно.
С мягкой растяжкой, словно бы не желая ставить точку.
— Пару дней назад ты собиралась меня убить. Что изменилось? — напряженно щурясь, прямо спрашивает Адам.
Как ненавистник любой формы неопределенности, не может игнорировать произошедшие изменения.
Повернув к нему голову, Ева с тем же спокойствием заглядывает ему в глаза.
