Моя смерть, как у Кощея — в игле.
Которой истыкали ее вены после того, как мы втроём развлеклись на рояле.
Она же хрупкая, аж просвечивает, куда ей двух мужиков.
Двух долб*ёбов.
Доигрались, пускаем титры и врубаем реквием.
Если бы чувство вины могло убивать — сегодня бы закатили знатную пирушку на моих поминках.
Кажется, на третий день принято поминать, так я в ночь на воскресенье умер, пока не официально, снаружи-то вроде как жив.
Даже ходить могу.
Во двор вот пришёл.
На лавочке сижу.
Подняться на их этаж — уровень повышенной сложности.
Стряхиваю пепел, вдыхаю дым. Разбитые губы все ещё саднит, четко Артур приложился.
Я и не уклонялся.
Сам бы себе навалял, если бы битьё моего черепа об стену запускало время назад, или вид размазанных по штукатурке мозгов рядом с фреской ночного города гарантировал мне прощение.
В любовь, как в большую бочку меда, кто-то подсунул ложку дёгтя, и этот дёготь — страсть — смоляная тягучая горячая пакостная дрянь.
Мне надо в пожизненный бан или карантин, ведь ее во мне ни на грамм не убавилось, привет всем, я пироман, кайфую от огня, люблю огонь, сгораю в огне, передайте Юле, что я безумно хочу ее отжарить.
Онанировать вспоминая, как она кончает — моя болезнь, мои одержимые ночи. Ночью не все кошки серы, вопреки поговорке — моя кошка особенная. Моя кошка самая красивая.
Моя зажигалка.
Упала под лавку.
Наклоняюсь поднять, и слышу писк домофона.
Звук шагов стихает на крыльце, ещё не взглянув понимаю, что выперся Артур.
Дверь не закрывается тихим хлопком, она с лязгом брякает, значит, он по ней долбанул. И значит, он психует от моего присутствия у него во дворе.
— Ты за добавкой? — он спускается с крыльца и показательно закатывает рукава джемпера.
— Почти. За Юлей, — встаю и отступаю на шаг, нужен маневр сгруппироваться, если с любезностями закончено. Разрешать навешать мне люлей второй раз я не планировал.
— Юля уехала.
— Куда?
— На море. Бархатный сезон.
— Как ей позвонить?
— Для чего тебе звонить моей жене?
— Да ладно, — шагаю ещё немного назад, увеличивая расстояние, которое он настойчиво сокращает. — Остановись. Оба знаем, что я сильнее. И я, как в тот раз, — шоркаю себе по губе, — терпеть не буду. Две секунды, Артур. И ты под лавкой.
— А мне плевать, что ты сильнее, — он подходит.
Смотрим друг другу в глаза, и вижу — действительно, плевать. Бесконтрольная злость штурмует зрачки. Состояние сорвавшегося с цепи пса, желание грызть. Как-то незаметно мы до этого успели докатиться.
— Я не хочу войны. И ты не хочешь, — жестом по горлу показываю закономерный итог. — Не для нас метод. Обоим хреново придётся.
— Серьезно? — он качает головой. — А кому-то уже хреново. Вы мою жену до больницы довели, ты не допер ещё? До боль-ни-цы за-е-бать, — повторяет по слогам, — это как вообще? Ты нахрена сюда притащился?
— А ты нахрена ее с нами оставил?
— Не сваливай на меня свои косяки.
— Это твой косяк.
— Мой? — он склоняет набок голову, словно ослышался. — В том, что я тебе доверял — в этом мой косяк? У меня и мысли не было, что ты не то что х*й в нее засунешь. Что ты её пальцем тронешь не думал.
— Надо было думать.
Всё, что я могу сказать.
Так себе совет.
Я с той субботы сам ему следую, только и делаю, что думаю, потому имею представление — помогает слабо.
Вообще не помогает.
Случаются такие вещи, когда разум бессилен, идёт Артур по улице и кирпич падает ему на голову. Парад планет так выстроился, в звёздной книге так было записано.
Влияние момента, трое сошлись в одной точке в указанное время, и взрыв.
— Я к ней не лез. Ни разу. И не собирался, поскольку она с тобой, — оттягиваю воротник, словив приступ духоты. — Ты с утра до вечера треплешься про развод. Просишь сказать твоей жене, что мы ее трахнем. Для убедительности разрешаешь залезть к ней в трусы. Оставляешь ее в темном кабинете и сам уходишь. Когда на нее уже стоит и дымится. А она полуголая. Я не хотел, я клянусь, — сглотнув комок в горле добавляю. — А теперь хочу.
Его волновали шелуха от семечек и голубь, обедающий возле урны, но после моей правды он вскидывается, взгляд с недоверием бродит по моему лицу.
— Повтори.
— Ты услышал.
— Я услышал ересь.
— Артур, твоя проблема. Я предупредил.
— Чего ты? — он подаётся ближе, носом втягивает воздух. — Ты бухой что ли? Колесами закинулся? Вы ее вдвоем скрутили и отъеб*ли, два раза. Ты на что рассчитываешь-то?
Моему самообладанию потихоньку приходит хана, желваки под кожей пляшут танец истины и эта истина влегую посоревнуется горечью с высокоградусным абсентом, как минимум на пару секунд в день перед глазами мелькают глюки, где я, она, и третий лишний, и вряд ли она мне когда-нибудь забудет, что я допустил подобный расклад, и как бы хорошо ей ни было, она не сама на шею вешалась, мы ее все таки оба раза заставили.
— А это моя проблема.
— Это с башкой у тебя проблема, — он толкает меня в грудь. — Вали нахрен отсюда.
— Юля где?
— Нету её. Убил я её вчера.
Из памяти вырезается сразу приличный кусок жизни, с подснутого мне под нос его среднего пальца картинка перескакивает на пористый асфальт возле лавки, который Артур уже тщательно протирает щекой с моей помощью, давлю на его затылок и продираюсь сквозь звон в ушах, кажется, мы друг на друга орем, и орет какая-то женщина, разбираю даже слова, она звонит в полицию.
Она стоит рядом. С пакетами. Похоже, соседка. Держит телефон. Спрашивает:
— Артур? Звонить?
— Не вол-нуй-тесь, — советую, отстукивая по асфальту головой Артура. — Мы уже все.
Поднимаюсь на ноги, отряхиваюсь. Соседка всё ещё стоит, Артур тоже встаёт, подтверждает мои слова, лезет за платком.
Он садится на скамейку, вытирает лицо. Сажусь рядом, достаю сигареты. Молча дымим. Он говорит:
— Есть выбор. Либо живая и моя, либо пропавшая без вести твоя. Подумай. Не угомонишься — все тем и кончится.
Глава 32
На завтрак мюсли, тосты с маслом и сыром, и сок. На перекус шоколадный батончик и фрукты. На обед бульон, куриная грудка, гарнир и компот. На полдник после сончаса фрукты, круассан и сок.
