— Для тебя?
— Ну да, — неловко улыбаюсь, избегаю взглядов. В его желании облегчить мне жизнь нет ничего особенного. И ещё летом я бы с гордостью хвасталась мужем, который дарит мне ресторан, но теперь нахожусь в полной от него зависимости, если он его купит, я стану его вечной должницей, и для его родителей, и для моих, для всех вокруг, шаг влево, шаг вправо — расстрел.
А учитывая нашу ситуацию.
Делаю глубокий вдох для обличительного монолога, но тут Настя говорит:
— Ничего себе, Юль. Вы же собирались расходиться. Месяц прошел, а кольцо не снимаешь. По курортам Артура таскаешь. Рестораны выпрашиваешь. А чего не уходишь-то раз хотела? Контакты адвоката подсказать?
С удивлением слушаю ее срывающийся голос. Она тушит сигарету, достает новую. Ломает ее, лезет за ещё одной.
— Ты меня обвиняешь в чём-то? — уточняю.
— Да, — Настя нервно щелкает зажигалкой. — Ты лицемерка. И балаболка. Решила расстаться — вперед. Чего до сих пор возле него крутишься?
— Настя, — Марина берет ее за руку.
— Что Настя? Я не права? Он с тобой носится целыми днями. Ах, Юля, Юля. А ты ещё и недовольна. Чего смотришь? Не так?
— Ты это из-за ресторана что ли? — все ещё не понимаю, фонарь на крыльце отбрасывает на ее лицо тени, делая черты перекошенными, и подругу я узнавать перестаю, — я сказала Артуру, что не нужно. У меня красный диплом, я и сама не дура, и…
— При чем тут твой диплом? — она отмахивается. Отворачивается к перилам, через плечо бросает. — Извини, но я тебе правду сказала. Мы не в Ватикане. Не любишь человека — уходи от него. Никто мешать не станет.
Она больше не поворачивается, молча дымит. Растерянно смотрю на Марину — та жмёт плечами.
— Понятно, — наваливаюсь на дверь, захожу в дом. В горле першит, от обиды дрожат губы. Я вижу, что он старается сохранить отношения, пусть и идиотскими способами, и я мирюсь со всем, что он делает, пытаюсь забыть, и заново его полюбить, не бывает чувств спокойных, никто не может вечно отсиживаться в тихой гавани, случаются штормы, и они не обязательно конец всему.
Настя несправедлива, сама килограммами вываливала жалобы на измены, так чего не ушла, чего замуж вышла?
Захожу в столовую и натыкаюсь на Олли со стопкой тарелок. Она ядовито улыбается:
— Юля, конечно, помогать мне не надо, сама накрою на стол, иди, общайся.
— Я на крыльце не одна стояла, — огрызаюсь.
— А зачем на других смотреть? Все с крыши прыгнут, и ты прыгнешь? — приводит старый гротексный пример правильного поведения.
Иду за ней на кухню, натыкаюсь на Артура, вырулившего из гостиной. Он удерживает меня за рукав, наклоняется к моим волосам.
— Курила? — подозрительно щурится.
— Рядом стояла.
— Врёшь.
— Артур, мне некогда.
— Мы же договорились, — он не отпускает. Сводит брови. — Никотин разрушает кожу и зубы. Я уже не говорю о будущих детях.
— Ты сам куришь.
— Не мне детей вынашивать.
— Настя с Мариной тоже курят.
— А если они с крыши прыгнут?
Быстро моргаю. Они с матерью надо мной издеваются похоже.
— Юля! — кричит она с кухни. — Долго мне ждать? Надо отнести на стол горячее.
— Слышал? Дай пройду.
На кухне торчат Олли и Андрей. Он раскладывает в тарелке нарезку, подвигает мне огромное блюдо с запечёным мясом, от которого поднимается пар.
Неловко подхватываю блюдо. Сервиз нагрелся, оглядываюсь в поисках прихватки.
— Тяжело? — замечает мою заминку Андрей. — Давай мне.
— Ничего, не принцесса, донесет, — влезает Олли. Попыхивает своей шоколадной сигаркой. — Совсем Артур разбаловал, тарелку поднять не может.
— Дело же не в тарелке? — с грохотом ставлю блюдо обратно на стол. — Что вас конкретно не устраивает?
— Мам, все, я отнесу, — Андрей встаёт между нами, берет ее за плечи. — Иди, посиди.
— Дело не в тарелке, — соглашается Олли. — Просто тебе надо не только о себе думать.
— Например? — чувствую, что меня втягивают в перепалку, но остановится не могу. — Я одна всегда виновата. Я трясу волосы на стол, я не помогаю, у меня нет щёчек.
— Ты и Артуру голову задурила, — Олли обходит Андрея, идёт в столовую, — ему работать надо. А не тебя развлекать по курортам.
— Он сам хотел.
— Мне-то не рассказывай. Я людей насквозь вижу.
— Знаете что, Олли, — решительно иду за ней с намерением послать ее к черту, всё с меня хватит.
— Юля, угомонись, — позади предупреждает Андрей, я не обращаю внимания, но вдруг он говорит то, что заставляет меня резко обернуться. — Ш-ш, стой ты. Плохая киса.
Глава 36
Тишиной можно резать меня, мясо, Андрея.
Лучше Андрея.
Он смотрит на меня, внимательно, спокойно, и, наверное, я все таки ослышалась. Но переспросить не могу, язык — пудовая гирька, к нёбу прилип.
В упор, не мигая, он следит за моими шагами обратно к нему. Позы не меняет, слегка наклонившись вперёд, вытянутыми руками упирается в столешницу. На лоб спадает русая челка, он едва заметно кивает головой. Словно спрашивает.
Слышала ли я. И если да — о чем думаю.
Подхожу. Нас разделяет стол. У него пристальный взгляд. У меня дергается щека. Мы молчим, зависли в одном фрагменте немого черно-белого кино.
Да, он точно это сказал. И на вид не волнуется, так и стоит в нахальной развинченной позе, кажется, если я начну раздирать ногтями его лицо, он даже не шевельнется.
Швыряю в него солонку. За ней салфетницу, за ней груду вилок. Он не морщится, не двигается, приборы со звоном падают, я закипаю от злости. Он ничего не говорит, будто нам нечего обсуждать, и той короткой фразы хватило, но ведь ее мало, очень мало, мне нужен его голос, и я замахиваюсь.
Одну за другой он терпит пощёчины, на коже остаются следы моих пальцев, и у меня уже горит ладонь, когда он хватает меня за шею и сдавливает. Хрипловато-заботливо предупреждает:
— Ладошку отбьешь, Юля. Болеть будет.
В горле мечется сбившееся дыхание. Он рывком притягивает меня ближе к себе, и я почти падаю животом на стол. Он так по-хозяйски, так нагло со мной обращается, что я уже не сомневаюсь — он тот самый Андрей, с которым мы вечно на ножах, но это верхушка, доступная для глаз. А там, в толще океана огромный невидимый айсберг, в темноте он знал мое тело, а я его, плоть к плоти, словно друг другу принадлежим отныне и навека, из тьмы он вытащил это истину на свет.
Он наклоняется к моему лицу. В серых радужках разливаются черные зрачки. Взгляд задерживается на губах.
