— Господин Илия распорядился, чтобы я сопровождала его.
— Зачем? — Ана вопросительно уставилась на парня.
Тот беззаботно обернулся, пожал плечами, провел ладонью по своей макушке и, набросив обратно просторный капюшон, отчего его лицо превратилось в таинственный барельеф, ответил:
— Давай сначала объясню кое-что. Просил, значит, мне это нужно.
Он посмотрел наверх, окинул взглядом открывавшийся вид и добавил:
— Пойдем, надо поговорить. — Он кивнул замершей служанке. — Спасибо, Сурдара! Ты мне очень помогла.
Ана поймала себя на том, что бессознательно напряглась, как будто рядом стоял не родной человек, а опасный незнакомец. Она посторонилась, пропуская отправленную взмахом руки Сурдару, дождалась, когда та исчезла, мелькнув на фоне синевы неба, и обернулась к Илье.
— Что происходит? Что здесь делали эти твари?!
— Это неважно! Расскажу позже. Надо кое-что другое прояснить. — Илья всмотрелся в край обрыва над головой и неожиданно предложил: — Там беседка есть над обрывом. Пойдем туда, поговорим. Не хочу сейчас под крышу — хреновато мне.
Не зря многие называли скелле бездушными машинами — вместо того, чтобы обрушиться на странно изменившегося парня градом вопросов, Ана молча развернулась и направилась вверх, не произнеся больше ни слова. Никто на свете, кроме таких, как она, не мог знать, сколько боли и страдания стояло за этим жизненно необходимым хладнокровием и внешней невозмутимостью. Хотя почему внешней — природа скелле требовала оставаться внутренне спокойной и взвешенной, насколько это возможно, при любых обстоятельствах, не позволяя древним инстинктам и рефлексам вмешиваться в работу сознания.
Увы, наше тело не в нашей власти! Во всяком случае, не целиком. Древние отделы мозга, доставшиеся от бесконечной череды далеких предков, живут своей жизнью. В крови Аны бушевала настоящая химическая буря, спровоцированная потоком событий — недавней погоней, странным поведением мужа и ожиданием непонятного разговора, по-видимому, такого важного для Ильи. Контролировать себя становилось все труднее и труднее, и Ана беспокоилась уже не столько о предстоящих известиях, сколько о необходимости немедленного уединения, чтобы срочно вернуть стремительно исчезающий баланс. Сзади пыхтел отставший на пару шагов парень, но Ана неслась уже к другой цели, мимо беседки. Там, на краю сходящихся углом скал берегового обрыва и бухты была каменная площадка, которую она часто использовала для специальных упражнений. Обычно это происходило ночами, в темноте, чтобы не привлекать внимания лишних глаз, но сейчас времени и терпения не оставалось — еще немного, и она разнесет здесь все! Поговорить ему надо!
Она пролетела оставшиеся марши лестницы, длинную тропу, мощенную обломками камня, обогнула беседку, взмахом руки потребовав от Ильи оставаться на месте, и выскочила на знакомый ступенчатый камень, немного выдававшийся над скалой.
6
Ана показалась мне ослепительно красивой. Несмотря на то, что я уже видел ее на фотографиях, реальность оказалась намного сильней. Современный человек на Земле избалован изображениями красивых женщин. Можно сказать, что он видел все лучшие творения непредсказуемой природы. Но одно дело — привычные картинки, другое — реальная женщина во плоти, стоящая в шаге от тебя и всматривающаяся в твои глаза со смесью тревоги и радости на лице. Поначалу я, признаюсь, ошалел, но привычно выручили что-то помнящие эмоции — внезапно, сквозь вновь вспыхнувший звон в ушах, я ощутил такую радость и такое узнавание родного человека, что не задумываясь шагнул навстречу, обняв испуганную беззащитную девочку, которую я внезапно ощутил. На мгновение я растерялся, показалось, что наконец-то я вернулся домой, но память неумолимо отказывалась признавать в немного отстраненной невозмутимой красавице то родное и близкое, что билось где-то в глубине травмированного мозга.
Она неслась по знакомой тропинке как снаряд, выпущенный к неведомой мне цели. Мое тело, видимо, не вполне восстановившееся после болезни, едва справлялось с заданным темпом. Ана не задержалась, обогнула беседку, лишь махнув мне останавливающим жестом, и устремилась дальше к уже виденной мною скале на краю обрыва. Ее требование я проигнорировал: земной человек не мог себе позволить оставить в одиночестве родную женщину, очевидно, нуждающуюся в помощи. Но я был не на Земле и впереди убегала не обычная женщина. В результате я вляпался.
Едва девушка замерла изящным силуэтом на бесконечно синем фоне океана и неба, как в мое лицо врезалась жестким ударом плоскость невидимой стены. Я замер, мгновенно охваченный трясучим жаром, а от скелле грубыми полотнищами захлестали по мне жгучие удары. Нестерпимая боль обожгла уши и лоб, казалось, сейчас засветится нос, картинка вокруг подернулась душной пеленой и поплыла. Как чертик из табакерки выскочила память чудовищной боли магической пытки, заставив сжать зубы и зарычать от ненависти.
От Аны в сторону равнодушного океана протянулась широкая туманная полоса, напоминающая инверсионный след самолета, — она густела и шевелилась сверкающими на солнце клубами водяного пара. Ветер срывал и сносил их прочь, чтобы на их месте тут же вырастала новая бурлящая гряда. Вероятно, это было завораживающе красиво — в голове мелькнули обрывки воспоминаний об облачной реке, текущей между горных вершин, — какая-то проснувшаяся память, но я не вытерпел и сбросил накатившую непрошенно стихию. Жар, испепеляющий мое тело, память жуткой боли, облачная река — все слетело безобразным комком синеватого света, врезавшимся под углом в туманный шлейф, повисший над пропастью. Следом за ним гудящими электрическими разрядами устремились ветвящиеся молниями бледные диски ионизированного воздуха. Я не контролировал их и не понимал, почему это избавление приняло такую форму — энергия текла сама по себе, унося от меня боль и страдание, и резко оборвалась, стоило схлынуть потоку колючих ударов магии скелле.
Я замер. Второй раз за день я вляпался в искусство, вновь испытав мимолетное чувство воспоминания. Ана стояла не шевелясь, ее фигура мелькала в разрывах тумана, напоминающего паровозный шлейф, сдернутый с места и по прихоти ветра брошенный на случайных зрителей. Оглянувшись, немного ошалелый я рассматривал обрывки облаков, летящие над краем обрыва над прячущейся внизу бухтой и медленно растворяющиеся в морском бризе. Ни одного человека не было видно ни на дороге к поместью, ни на обширном пространстве прибрежной степи. Изящная женская рука цвета темной оливки легла на мое плечо.
— Мне не нравится этот твой капюшон. Сними.
Скелле была безмятежно спокойна. Она смотрела на меня так ласково, что мне стало не по себе — я ведь не помнил, по сути, ничего о наших отношениях и до сих пор ничего ей не рассказал.
— Пойдем. — Вздохнув, я сбросил защиту моей лысины от солнца. — Буду исповедоваться.
Ана выглядела невозмутимой и, мне казалось, даже безмятежной. Внутри же меня клубился бешеный водоворот. За время после того, как я обнаружил себя в этом месте, я считал, что уже немного освоился. Я тщательно изучил все записи, сохранившиеся в планшете, вернул слово за словом способность говорить и, наконец, постоянно экспериментировал с кристаллами, уцелевшими среди моих вещей. Мне казалось, что я уже привык и до какой-то степени разобрался с необычными последствиями моего земного происхождения в мире, полном всепоглощающего влияния близкой черной дыры. Я мог раскалить докрасна случайный булыжник, я учился создавать напряженности электрического поля, гасящие накопленную энергию в пугающих и слепящих пробоях разрядов, возился с содой, критически важной для воссоздания самолета. Но до сегодняшнего сумасшедшего дня, как выяснилось, я даже и не представлял, с насколько масштабной и опасной стихией я играл. Внезапное нападение сумасшедшей скелле, затем, уже по моей вине, столкновение с искусством Аны заставили испытать пугающе сильные ощущения, избавление от которых вылилось в неожиданно впечатляющие своим масштабом явления. Если бы я при этом хотя бы управлял процессом, но в обоих случаях под воздействием бездушной магии пробуждался кусочек того Ильи, о котором я ничего не помнил. Именно его эмоции, рефлексы, навыки и кусочки памяти спасали растерявшегося землянина. Это, с одной стороны, беспокоило, а с другой — дарило надежду. Оба раза, когда мое сознание раскалывалось под воздействием магии скелле, я словно бы прикасался к потерянному. Стоило уйти нещадному потоку, и уходили воспоминания, оставляя, как крохотные зудящие язвочки, память о себе. После Длинной в душе засело и никак не хотело покидать меня воспоминание о мучительной пытке вместе с невнятным ощущением ненависти. После Аны смущающей занозой повисло ощущение фантастической близости и неуместное возбуждение.
