Но в это время произошел худший инцидент. Несколько офицеров из гарнизона Сардики избежали резни Крума и пришли к Никифору. Он, однако, не обещал не наказывать их — император, возможно, подозревал, что причиной вторжения в Сардику стало предательство; поэтому офицеры бежали к булгарскому двору (таким образом, определенно намекая на свою виновность), где Крум радушно принял их. Среди этих беженцев был известный инженер Евмафий, ставший хорошим приобретением для булгар, так как он научил их всем изобретениям современного военного дела. Позднее Феофан сообщает нам более полную и совершенно другую историю о Евмафии, который по своему происхождению был арабом: Никифор нанял его в Адрианополе, но вознаградил скупо — Никифор всегда стремился делать все недорого — и, более того, ударил его, когда тот пожаловался на несправедливую оплату своего труда; обидчивый араб тотчас же исчез. Обе истории могут быть верными; Евмафий, который всегда занимался ремонтом крепостей, работал в Сардике во время вторжения Крума, и обида подтолкнула его к предательству. Определенно, что каким-то образом из-за своей бестактности Никифор передал ценного человека хану
[102].
Булгарские амбиции в отношении Македонии все еще беспокоили императора, и в течение следующей зимы он осуществил обширные переселения. Македонские славяне не были верны империи; Никифор попытался удержать их под своим контролем, расселяя в колониях верных крестьян из Малой Азии, составлявших хребет его империи. Анатолийские крестьяне не оценили императорскую политику; некоторые даже были готовы скорее пойти на самоубийство, нежели покинуть свои дома и могилы отцов. Но Никифор был неумолим; ситуация, как он ее себе представлял, требовала принятия срочных и бескомпромиссных решений, и он гордился тем, каким образом с ней справился. Перемещение населения, однако, не было, по большому счету, действительно эффективным
[103].
Но император уже решил разбить Крума полностью и навсегда. Его подготовка к войне была долгой и осторожной; войска собирались по всей империи. В данный момент времени от сарацин не исходила опасность; поэтому войска малоазийских фем прибыли со своими стратигами, чтобы усилить армию. В мае 811 г. великая экспедиция покинула Константинополь, ведомая самим императором и его сыном Ставракием.
В Маркеллах, на границе, Никифор остановился для того, чтобы пополнение присоединилось к нему. Крум был напуган и отправил посольство в Маркеллы, скромно прося мира. Император прогнал послов; он не доверял булгарским обещаниям и был уверен в своей победе. Но в то время как он все еще находился в Маркеллах, внезапно исчез один прислужник вместе со 100 фунтами золота и частью императорского гардероба; вскоре появились новости, что он ушел к Круму. Предзнаменование было тревожным — покидали ли крысы тонущий корабль?
В июле императорские армии вторглись в Болгарию и двинулись прямо на Плиску. Крум бежал перед ними, и 20 июля
[104] они достигли булгарской столицы. Никифор проявил жестокость, разорив целый город, вырезая население и сжигая все на своем пути, уничтожив даже булгарских детей, пропустив их через молотилки. Ханский дворец погиб в огне — он был, возможно, деревянным, — а на булгарскую казну Никифор наложил императорскую печать, намереваясь сохранить ее для себя. И вновь Крум отправил посольство с просьбой о мире, обращаясь к императору: «Смотри, ты победил. Возьми, что желаешь и уходи с миром.» Но император-победитель оказался горд и упрям.
Крум был в отчаянии; но беспечность Никифора предоставила ему шанс. Булгарские армии бежали в горы, и Никифор последовал за ними. В четверг 24 июля императорская армия была поймана в узком горном ущелье, и булгары быстро построили деревянный частокол с каждой стороны ущелья. Слишком поздно Никифор понял, что попал в ловушку и что поражение оказалось неизбежным. «Даже если бы мы были птицами, — сказал он, — у нас не было бы надежды спастись». В четверг и пятницу булгары кропотливо работали над фортификационными сооружениями. В субботу они сделали перерыв; возможно, они решили ждать и уморить голодом великую императорскую армию. Но нетерпение пересилило их; поздней ночью, 26 июля, они напали на врага.
Сражение превратилось в бойню без сопротивления. Императорская армия, которую застигли врасплох, сама позволила себя уничтожить. Император и почти все военачальники и высокие сановники погибли — некоторые были убиты в своих шатрах, другие сожжены при пожаре частокола. Сын императора Ставракий был ранен, смертельно ранен, хотя и протянул в агонии несколько месяцев. Со своим зятем Михаилом Рангаве, одним из немногих спасшихся, вместе с призрачными остатками своей армии, он бежал очертя голову под укрытия Адрианополя. Голова Никифора была выставлена на столбе на несколько дней для удовольствия булгар; затем Крум выдолбил ее и покрыл серебром. Она стала для него прекрасным кубком, из которого он пил со своими боярами, выкрикивая славянский тост «здравицу»
[105].
Битва оставила о себе долгую память, сохранив зримые следы жестокой сечи. В 1683 г. сербский патриарх увидел в Эски-Бабе (Фракия) могилу некого Николая, который ушел вместе с армией и видел предупреждающий сон. Турки поместили тюрбан на голове трупа
[106].
Новости о катастрофе стали ужасным шоком для всего императорского мира. Никогда еще со времен Вален-та на поле Адрианополя император не терпел поражения в битве. Это был громадный удар по престижу самой императорской фигуры — удар по легенде об императорской неприкосновенности, столь тщательно взлелеянной и поражавшей варваров. Более того, вестготы, которые разбили армию при императоре Валенте, были только кочевниками, переходившими все время на другие земли; булгары же являлись варварами, поселившимися в горных проходах, и решительно настроенными — сейчас еще более, чем прежде, — остаться на своей земле. Теперь империя никогда бы не загладила свой позор и не забыла бы о нем, в то время как булгары всегда могли получить моральное удовлетворение, обратившись к воспоминаниям о своем триумфе.
